В подполье Бухенвальда

— Можно и скорее. Именем советского народа, именем нашей Родины за гнусные предательства и измену Симонов Василий Иванович приговаривается к смерти!

Неожиданным рывком Симонов сбивает с ног стоящего сзади лагершутца, но оказывается в крепких объятиях Василия Попова. Дикий вскрик тонет под чем-то белым, мгновенно накинутым ему на лицо, минута молчаливой борьбы, потом спокойная тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием, и тело Симонова безжизненно опускается на землю. Иван, проверив пульс, с видом знатока заявляет:

— Так и знал: разрыв сердца. — И как о чем-то обыденном: — Ничего, это бывает.

Даже мне, много раз видевшему смерть во всем ее неприкрашенном безобразии, становится как-то не по себе, и Николай, как бы чувствуя это, тащит меня под руку куда-то в непроницаемую темноту.

— Пойдем, Валентин, пойдем, ребята сделают все, что надо. Они знают. Пойдем.

Некоторое время идем молча, но потом я не выдерживаю:

— Ну как ты можешь? Ты? Ведь я же знаю твою сердечность, доброту, гуманность. Ведь ты же за каждого готов головой рисковать и вдруг…

— Не за каждого, Валентин, не за каждого, — он некоторое время молчит и тихо добавляет:

— Он должен был умереть, чтобы жили вы, мы — советские люди. А я? — и он задумчиво говорит словами Маяковского:

Я, ассенизатор
                       и водовоз,
революцией мобилизованный
                         и призванный…

Встретив Ивана в один из ближайших дней, я поинтересовался:

— Это что же, теперь основная твоя специальность, не считая стрижки и бритья?

— Какая специальность?

— Да эта твоя работа у Кюнга?

— А почему ты об этом спрашиваешь таким тоном, как будто говоришь о чем-то нечистоплотном? Ты что же, думаешь, что наша работа по охране безопасности организации менее важна, чем работа вашего военного сектора? Ни черта бы вы не сделали без нас, — возражает мне Иван с несвойственной ему горячностью.

— Да с чего ты взял, что я недостаточно почтительно отозвался о работе вашего отдела? Просто меня интересует твое участие в ней.

— Мое участие? Мое участие — это капля в море. Ведь ты же не знаешь о том, что когда ты на блоке изучал образцы немецкого оружия, то я стоял под окном умывальной комнаты, чтобы принять образцы в случае тревоги. А сколько людей из нашего отдела расставляется каждую ночь на наблюдательных пунктах, чтобы обезопасить вашу военную работу на других блоках! Да и не только вашу работу. Работа школы на восьмом блоке в течение всего дня охраняется нашими людьми.

— Ну, в отношении школы я что-то этого не заметил. Я как-то был на восьмом блоке и видел занятия школы, но, кроме двух ребят у ворот, никого не видел.

— Вот это и хорошо. Зато тебя в это время видели несколько человек. И если бы это был не ты, а кто-нибудь посторонний, то он на восьмом блоке и следов школы не нашел бы. Наши люди знают, кому можно доверять, а кому — нет. В любое время дня и ночи наши люди знают, кто вошел в лагерь, кто вышел из него и зачем.

— Даже и зачем?

— Да, даже и зачем, потому что почти каждого знаем, кто чем дышит, кто о чем думает.

— Ну, это ты, пожалуй, слишком, хотя случай с разоблачением Симонова у вас действительно красиво получился.

— Не только с Симоновым, и вовсе не случай, а умная, хорошо продуманная система.

— Система должна опираться на какой-то фундамент, а вы, кроме слов, устных показаний, почти никакими данными не располагаете.

— Если говорить откровенно, то располагаем кое-чем и кроме слов. Но и слова, если их разумно использовать, дают неплохой результат. Вот хотя бы, когда нас опрашивали в первый день прибытия и в политабтайлюнге, и в бане, мы и не подозревали, что почти половина вопросов совсем не предусмотрена анкетами. Значит, уже тогда занимались изучением людей, а теперь все данные о человеке, хотя бы с его слов, собираются вводном месте, сопоставляются, подтверждаются или опровергаются людьми.

— Какими людьми?

— Ну, в такой массе нетрудно найти земляков или однополчан новичка, или людей, бывших в том же лагере военнопленных в одно с ним время.

— Страшная мещанина, наверное, получается из всех этих данных, полученных из разных источников?

— Бывает и так. Бывает, что какой-нибудь слабодушный, почувствовав, что попал в логово фашистского волка, и себя пытается показать волком. Такую чушь на себя наговорит, что потом стыдится людям в глаза смотреть. Кроме слов, о многом еще говорят вещи, неожиданно отобранные в бане. Наш Костя Руденко все их внимательно просматривает и часто находит документы, старые письма, записки, дневники. Вот весь этот собранный и сконцентрированный материал обобщается и через Рихарда Гросскопфа сопоставляется с данными личного дела в политабтайлюнге. Рихард имеет связь с писарями-чехами, и они нам охотно помогают. А ты говоришь, что у нас нет фундамента. Кропотливая работа, терпение и осторожное, чуткое отношение к каждому человеку — вот наш фундамент. Большую и очень нужную работу ведут Николай и его товарищи.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ