В поисках Божества

Смысл же явления Христа, по этой системе, заключался в возвращении миру Истинного Высшего Божества. Этим откровением получает спасение и очищение все Третье Сыновство, все мировое сознание, отныне тянущееся в неудержимом порыве к Божественному Очагу Неизъяснимого Света и Красоты. Как нефть воспламеняется от близости огня, так сознание воспринимает Идею Божественной Сущности, и проникается ею, и жаждет слияния с нею[314]. Таким образом, с пришествием Христа завершилась эволюция, медленно освобождающая части Божества от гнета материи. Познав свои истинную сущность, эти частицы отделяются от чуждых им элементов материи и возносятся ввысь к Непостижимому Божеству. Когда все элементы духа и материи будут наконец разделены, когда частицы Божества, вернувшись к Первобытному Источнику, будут освобождены от мучительных исканий и найдут конечное удовлетворение, когда все сознание очистится от гнета хотения и воли и найдет спокойствие в бесстрастном мире Божества, тогда наступит конец мировой драмы. На месте страждущего бытия воцарится неизъяснимое великое неведение (η μεγαλη αγνοια).

Такова в общих чертах схема этого безотрадного учения, напоминающего буддийский пессимизм. Повторяем, в системе Басилида отсутствовала радость ожидания Божественного озарения, грядущего слияния с Божеством. Мир есть зло, всякое бытие — страдание, и конец этого страдания только в небытии и в неведении.

Из этого глубоко продуманного пессимизма вытекала и вся этическая сторона мировоззрения Василида. Он учил презрению к плоти, — не только к ее низшим, чисто материальным потребностям, но даже к некоторым ее духовным запросам, т. е. к житейской морали. Так, он относился пренебрежительно к идеализации мученичества и к фанатизму, предпочитавшему смерть какой-либо уступке во внешнем обряде; таким фанатикам Василид бросал упрек в забвении слов Апостола Павла, учившего презрению к мелочам религиозного сознания, допускавшего даже употребление пищи оскверненной — мяса от языческих жертвоприношений, ибо «идол в мире ничто»[315]. По-видимому, Василид в некоторых случаях отрицал пользу открытого исповедания веры перед лицом гонителей, но это отрицание вытекало не из страха перед мучительной казнью, а из глубокого пренебрежения к людскому мнению. К чему страдать из-за понятий, недоступных толпе? Василид отрицал пользу мученичества из отвращения к некоторым фанатикам, заменявшим вдумчивое созерцание тайн христианства кичливым и вызывающим отношением к судебной власти. То же высокомерное пренебрежение к людской похвале сказывалось и в отношении Василида к браку: требуя от высших посвященных безусловного аскетизма, он не применял этих требований к толпе и допускал супружество для того, кто, по евангельскому выражению, «не может вместить» (Мф. XIX, 11–12); эту презрительную терпимость он подкреплял ссылками на Евангелие и на слова Ап. Павла (I Кор. VII, 1–2, 6–9 и пр.).

Эти же мысли проводились Исидором, сыном Василида, в трактате, озаглавленном ’Нθικα. Климент Александрийский сохранил нам отрывок из этого трактата, где высмеиваются добродетельные хвастуны и истинный аскетизм характеризуется как воздержание не из гордыни, а из нежелания отвлекаться от высших созерцаний[316].