В поисках Божества

Несмотря на столь тяжелые условия посвящения, учение Василида было очень распространено; из Александрии оно перекинулось в Рим, было известно даже в далекой и дикой Испании, где, по свидетельству Иеронима[322], пустило прочные корни и повлияло на развитие позднейшего, также занесенного с Востока, дуалистического учения прискиллиан. Но главное значение василидианства в истории гностических идей заключается в том влиянии, которое оно оказало на развитие и успех валентинианства — главнейшего течения гностицизма, — а впоследствии и манихейства. Образ Василида не занимает на первом плане истории христианства такого выдающегося положения, как Валентин или Марк ион, но его величавая тень заслоняет весь фон этой истории II века, века полного расцвета гностических идей. Загадочный образ мыслителя-молчальника, говорившего «для одного из тысячи» и обладавшего странной притягательной силой, доныне неудержимо привлекает внимание исследователя, и по мере выяснения истинных очертаний его учения, столь безнадежно запутанного древними ересеологами, все ближе и дороже всем искателям истины становится этот образ таинственного Богоискателя, терзавшегося над разрешением вечного вопроса мирового зла…

Карпократ

После Василида нам надлежало бы перейти к знаменитейшему гностическому учителю, в системе которого идея Божественных эманаций достигла полнейшего развития, — т. е. к Валентину, — но мы сперва остановимся на другом гностике, современнике и согражданине Валентина, давшем своеобразное развитие василидианской идее переселения душ и постепенного очищения от пережитков низшей психики.

То был Карпократ (Καρποκρατης или Καρποκρας[323], Carpocrates, Carpocras[324]), учивший, как и Василид, в Александрии в царствование имп. Адриана. Наши сведения о личности этого ересеучителя и об основных чертах его миросозерцания отличаются прискорбной скудостью. Ириней посвятил ему в своем труде против ересей небольшую страницу, содержание которой пересказывается всеми другими ересеологами с самыми незначительными вариантами. Один лишь Климент Александрийский добавляет несколько новых данных, но они относятся к сыну Карпократа, и мы коснемся их далее. Сам же Карпократ обратил на себя внимание всех ересеологов не столько метафизической, сколько этической стороной своего учения: его этика подвергалась самым резким нападкам, и основанная им секта разделила с николаитами и каинитами печальную участь стать мишенью самых ужасных обвинений в разврате, в устройстве чудовищных оргий и т. п. Эти обвинения, единогласно сообщаемые всеми ересеологами, могли бы наконец заставить предположить, что здесь действительно недоразумения нет и что карпократиане были просто религиозными изуверами. Но тут выступает в защиту их, как это ни странно, сам Ириней Лионский, заявивший самым решительным образом, что он не придает веры слухам о безобразиях, якобы творившихся у карпократиан: «Et si quidem fiant haec apud eos, quae sunt irreligiosa, et injusta, et vetita, ego nequaquam credam»[325]. Мы столько раз отмечали готовность Иринея принимать без всякой проверки злобные выпады против ненавистных ему еретиков, что в данном случае его свидетельство в пользу Карпократа и его последователей имеет для нас огромное значение: не подлежит сомнению, что лионский пастырь имел серьезные основания признавать обвинения, возводимые против карпократиан, лживыми, и совесть не позволила ему об этом умолчать. Весьма характерно, что позднейшие ересеологи, повторяя один за другим эти страшные обвинения, обходили молчанием знаменательную оговорку Иринея; упоминает о ней один лишь Феодорит[326].

Для разъяснения вопроса об этической стороне учения Карпократа мы должны, как всегда, обратиться сперва к богословской и космогонической части его системы и попытаться уловить их схему; лишь выяснение карпократианского взгляда на отношение Божества к миру позволит нам определить и формулы этики Карпократа, т. е. взгляды его на отношение мира и человека к Божеству.