В поисках Божества

Следует помнить, что эти вопросы затрагивали глубочайшие основы христианского миросозерцания, что в них заключалась критическая оценка Божественной благодати, изливаемой на чад Церкви. Крещение совершалось над взрослыми людьми, переходившими в христианство по внутреннему убеждению, — следовательно, оно знаменовало глубокий перелом в жизни человека, истинное «второе рождение». Каково могло быть отношение к возможности впадения в тяжкий грех после такого просветления и нравственного возрождения? В первобытной Церкви подобная возможность была слишком редким явлением, и над ней можно было не задумываться, но в Церкви расширенной, обратившей свой призыв к массам народным, такое явление было уже обыденным. В гностических кружках вопрос разрешался тем, что крещение само по себе являлось лишь первой ступенью к дальнейшему посвящению, предназначенному только для избранных: знаком этого высшего посвящения было вторичное крещение или соответствующий ему мистический обряд. Но Церковь не хотела мириться с подобной постановкой вопроса: остановившись на идее общедоступной проповеди Царствия Божия «не от мира сего» — проповеди, обращенной не только к сильным духом, но и ко всем «малым сим», не имеющим возможности подняться на вершины нравственного совершенства, — она отвергла все признаки высшего посвящения, недоступного всем ее чадам без различия. В крещении она признавала полноту Божественной благодати, не нуждающейся в повторении; идея дополнительного посвящения была неприемлемой и с точки зрения церковного авторитета, оставившего за собой право «вязать и разрешать» по своему усмотрению, по власти свыше данной, поставляющей пастырей стаду Христову. Таким образом, в Церкви удержалась лишь одна формула «дополнительного посвящения», а именно священство, рукоположение пастырей церковных по праву апостольского преемства, — для простых же чад Церкви эта идея была отвергнута. Но этим решением вопроса усложнялись затруднения, созданные все учащавшимися фактами тяжких прегрешений, совершаемых после крещения и нестерпимых для христианской совести, осквернявших идею братского союза людей, озаренных Христовым Откровением.

Поставленная перед такой дилеммой, Церковь думала найти из нее выход в смягчении своих моральных требований, устраняя, таким образом, понятие о безусловной греховности многих жизненных явлений, оказавшихся неизбежными. Начав с отступления от недосягаемых аскетических идеалов, признав святость брака и семейного очага, Церковь пошла еще дальше по пути уступок немощам плоти: она допустила и вторичное супружество, стала проявлять снисхождение и к греху прелюбодейства, совершенно нетерпимому с точки зрения первобытных христианских идеалов; эта снисходительность простерлась постепенно на все проявления малодушной привязанности к жизни и к телесным наслаждениям… Понятие о грехе потеряло свою остроту; то, что ранее казалось несмываемым осквернением, было признано явлением обыденным, не нарушавшим общения с Церковью, а для наиболее тяжких проступков против христианской этики оставалась открытой возможность покаяния, причем эта возможность, допускавшаяся в первобытной Церкви не более одного раза, оказалась также повседневной и общедоступной. Облегчение покаянием вместо требования строжайшей нравственной чистоты было тем средством, которым Церковь увлекла за собой широкие массы и победила гностицизм с его нетерпимостью к немощам плоти. Но применение этого средства имело и печальные последствия, в виде понижения нравственного уровня членов христианских общин. Не одни только гностики бросали Церкви упрек в оскудении духовной мощи: этот упрек был опасным оружием и в руках внешних врагов христианства. Ориген в своей книге «Против Цельса» отметил то презрение, с которым языческий философ отзывался о нравственности христиан. «Наши таинства, — говорил Цельс, — требуют чистых рук, мудрого сердца, а христиане призывают грешников, слабоумных, нечестивых, людей оскверненных, пригодных разве только в составе разбойничей шайки»[568]. Подобными обвинениями можно было пренебрегать, признать их пристрастными и несправедливыми, — и все же оставался налицо факт понижения христианской морали, духовного измельчания, и не одни только противники христианства могли заметить, что Церковь в своем отрицании высшего, сокровенного посвящения, в своем приспособлении к уровню толпы иногда упускала из виду завет своего Основателя: «Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф. V, 16).