В поисках Божества

Наиболее ярким выразителем этих идей явился на Востоке в последней четверти II века Ноэт (Νοητοζ), родом из Смирны; последователи его назывались сперва ноэтианами, и один из них, Эпигон, распространил это учение в Риме при папе Зефирине. Еще до того, при папе Элевферии (174–189), монархианство имело в Риме представителя в лице другого азийца, Праксея, принимавшего горячее участие в борьбе против монтанизма. По-видимому, в монтанистском учении об особых откровениях Духа Святого Монтану и его пророчицам Праксей усматривал слишком резкое отделение Духа и Слова Божьего от Единого Божества, и в этом смысле подвергал монтанистские идеи особенно жесткой критике; именно под его влиянием папа Элевферий отказался от признания катафригийских пророков. Но это выступление против монтанизма создало Праксею сильного врага в лице Тертуллиана, — убежденного монтаниста, как нам уже известно. Тертуллиан посвятил целый трактат беспощадному обличению и осмеянию ненавистного ему противника; он выставлял его еретиком, хулителем Бога, отрицал даже его заслуги в деле исповедания веры во время гонения (Праксей пользовался славой бесстрашного исповедника, пострадавшего за веру), а деятельность его в Риме характеризовал насмешливым замечанием, что он, Праксей, «Духа Святого изгнал, а Бога-Отца распял»[579]. В этом выражении содержалась суть монархианской идеи в том виде, в каком она представлялась противникам: если нет выделения Ипостаси Сына из Сущности Всевышнего Отца, если Сам Бог-Отец проявил Себя в Иисусе Христе, то, значит, Сам Бог-Отец пострадал на кресте. Отсюда название патрипассиан (patripassiani), найденное Тертуллианом для монархиан-модалистов.

С догматической стороны это определение неверно, ибо если Отец пострадал в образе («модусе») Сына, то, значит, Всевышний Отец, как Таковой, не причастен искупительным страданиям. Но кличка «патрипассиан» все же осталась за модалистами, которые, в свою очередь, называли своих противников двубожниками. Спор обострился,

закипел по всему христианскому миру; новые формулы никого не удовлетворяли и вызывали бесконечные пререкания. В Риме конфликт осложнился внутренними раздорами, так как во главе противников моделизма стоял знаменитый Ипполит, автор «Философумен», открыто враждовавший с папой Зефирином и в особенности с его советником и впоследствии преемником — Каллистом. Зефирин был человек мягкий и малообразованный; окончательно сбитый с толку разгоревшимися вокруг него богословскими спорами, он не решался высказаться определенно и только беспомощно повторял: «Я знаю только Одного Бога — Христа Иисуса, и кроме Него никого другого, рожденного и пострадавшего», — но тут же добавлял: «Не Отец пострадал, а Сын»[580]. Каллист, заменивший ок. 217 г. Зефирина на римской кафедре, более открыто склонялся на сторону модализма и в спорах с Ипполитом не преминул упрекнуть последнего в двубожии[581]. Но идеи Ипполита, защищавшего формулу Логоса — Сына Божьего, лучше выражали мнение церковного большинства, с которым Каллист не мог не считаться, и под его давлением он был наконец принужден осудить модализм в лице нового и наиболее яркого его выразителя — Савеллия[582].

Савеллий прибыл в Рим также с Востока: по-видимому, он был родом из Пентаполя Ливийского. В его учении модализм нашел свои окончательные формулы» весьма отдаленные от церковного понятия о Сыне — Слове Божьем; Савеллий отвергал всякое разделение Божественных Ипостасей, признавал, что все модусы проявления Божества должны сливаться в понятии о Божестве Едином и безличном, и предлагал сохранить наименование Сына лишь в применении к Самому Нерожденному Отцу, обозначая этим термином Сыноотец (Ύιοπατωρ) проявление Непознаваемого Божества в мире, — ибо Непостижимая Божественная Монада проявляется по Собственному произволению то в образе Отца, то в образе Сына, то в образе Духа.

В этой форме модализм слишком явно обнаруживал свою связь с гностическими созерцаниями, и осуждение его Церковью было неизбежно. Но победа над ним досталась нелегко и не сразу: савеллианство, в котором слились все течения модалистских идей, продолжало существовать вне Церкви, пользовалось большим успехом и распространением и немало тревожило христианских мыслителей даже соборного периода, как напр. Афанасия Александрийского и Василия Великого. И окончательное его исчезновение (приблизительно к концу IV века) объясняется только тем, что Церковь, ополчившаяся на моделистов, не могла однако всецело отрешиться от их идей и немалую долю их усвоила в своей догматике, в своем учении о Логосе — Сыне Божьем, Единосущном Отцу[583].