В поисках Божества

Мы не будем здесь задерживаться и на вопросе об особых евангелиях, приписанных главам гностических школ, как, например, Василиду и Валентину: все имеющиеся и неясные иногда указания на эти евангелия уже рассмотрены нами при обзоре отдельных гностических систем, и к этим скудным сведениям осталось бы добавить немногое. Мы подолгу останавливались и на Евангелии Маркиона, и на четвероевангелии Татиана, и здесь возвращаться к ним не будем.

В заключение этого краткого обзора внеканонической евангельской литературы следует упомянуть о гностическом трактате, известном под заглавием Πιστις Σοφια, в котором ученые исследователи думали усмотреть переделку подлинного и бесследно утерянного Евангелия Валентина. Мнение это доныне находит сторонников в ученом мире[633], хотя против него выставлено немало весьма серьезных доводов. Во всяком случае, в том виде, в котором сохранился этот трактат, его нельзя отнести ко II в. (т. е. к эпохе Валентина), и если в основе его лежит книга самого Валентина, то этот древний подлинник подвергся неимоверным искажениям: великого гностического мыслителя, столь прославившегося красноречием, эрудицией и блеском философского ума, безусловно нельзя признать автором нашей Pistis Sophia, отличающейся поразительной запутанностью изложения, скучными повторениями, нагромождением бессмысленных фраз, перемешанных с вульгарными магическими формулами. Pistis Sophia содержит несомненно валентинианские идеи, но изложение их носит явные признаки позднейшей и более грубой эпохи — эпохи упадка гностицизма и забвения глубочайших философских созерцаний Валентина. Кроме того, наш текст Pistis Sophia лишен цельности и в нем можно усмотреть наслоения разных гностических течений (преимущественно офитических) и следы нескольких первоисточников, переработанных и кое-как слитых составителем нашего текста. Так, можно предположить, что автор пользовался и одной из книг «Вопросов Марии»[634], так как содержание Pistis Sophia заключается преимущественно в беседах Христа (уже после Воскресения) с Марией Магдалиной и Самой Пречистой Девой Марией.

Трактат Pistis Sophia содержится в коптской рукописи, приобретенной в XVIII в. Британским Музеем (в Лондоне) от наследников известного коллекционера д-ра Энтони Аскью (Ant. Askew, по имени которого эта рукопись получила название Codex Askewianus). Неизвестно, где нашел ее сам Аскью; рукопись эта относится, по-видимому, к IV–V вв., хотя некоторые ученые датируют ее VII и даже IX веком. Изучение коптских рукописей лишь недавно стало на твердую почву, и Codex Askewianus не сразу привлек внимание научного мира. Описание его было дано впервые ученым Woide в конце XVIII в., но первое издание появилось лишь в 1851 г., когда немецкий профессор Петерман (I. Н. Petermann) выпустил в свет в Берлине латинский перевод Pistis Sophia, составленный другим ученым, Шварцем (М. Schwartze). Это латинское издание Шварца-Петермана считалось до последнего времени лучшим, хотя с тех пор появилось два французских перевода (один в сборнике апокрифов Миня, а другой — изданный ученым Amelineau в 1895 г.) и один английский Мида (G. R. S. Mead). Наконец, в 1905 г. появился прекрасный немецкий перевод Pistis Sophia в сборнике гностических документов К. Шмидта[635] изданном Берлинской Академией наук; это последнее издание отвечает всем требованиям строго научной критики, но, к сожалению, и этот добросовестный труд может дать лишь слабое понятие о том подлинном гностическом трактате, которым пользовался сочинитель Pistis Sophia. Как мы уже указывали, эта книга является компиляцией более древних источников, но эти драгоценные первоисточники не только искажены неумелою рукой составителя, но и обезображены варварским коптским переводом с греческого подлинника. Смысл книги, и без того весьма темный, местами совершенно утерян; автор коптского перевода, видимо, сам не мог совладать с трудностями гностической терминологии и даже ограничивался транскрипцией непонятных ему греческих слов; кроме того, он внес в свой перевод, по-видимому, немало собственных измышлений, так как некоторые особенности книги (напр. употребление египетских названий месяцев и времяисчисления) вряд ли можно отнести к первоначальному тексту. В настоящем своем виде Pistis Sophia является таким набором туманных и местами бессмысленных фраз, что перевод ее на европейский язык мог казаться непосильным трудом даже ученым специалистам.