В поисках Божества

Посвящение в таинства Митры было облечено глубокими и не вполне нам доступными символами. Мы имеем сведения, что степеней посвящения было семь, согласно особому мистическому значению, приписываемому этому числу. Надо отметить, что сочетание мистических идей с этим числом было распространено на Востоке с седой древности и проникло в европейское сознание вместе с другими особенностями восточного миросозерцания, преимущественно же через митраизм, отводивший таинственному числу 7 особо важное место в своей символике. Итак, степеней посвящения было семь; из них нам известны степени Ворона, Воина, Льва, Гонца солнца (heliodromus), Отца и т. д. Но особое значение, по-видимому, имела степень Льва, с которой мы возвращаемся к кругу идей, выраженных в изображениях Зервана. Со степенью Льва было связано особое звание «участника» (μετεχοντες), так как, по-видимому, только «Львы» приступали к совершению самого таинства. Посвящение в эту степень было сопряжено с особыми символическими обрядами. По свидетельству Порфирия, при свершении таинства для «Львов» вместо обычного мистического омовения было установлено особое помазание рук медом, «ибо, — говорит Порфирий, — вода враждебна огню, изображаемому Львом, и посему заменяется для него медом»[44]. Весьма вероятно, что такое помазание медом имело именно это символическое значение отказа от воды как элемента противоположного огню. Но вместе с тем невольно напрашивается мысль — не стоим ли мы тут перед новым глубочайшим и совершенно неразгаданным еще символом? И в митраизме, и в других религиозных системах древнего Востока мы постоянно встречаем это странное сочетание льва и пчелиного меда, льва с пчелою в пасти, и т. п.[45] И этот сложный символ воскрешает в памяти библейское сказание о Самсоне и о заданной ему странной загадке: «что слаще меда? что крепче льва?» Как известно, разгадкой должен служить рой пчел и медовые соты в пасти льва, убитого Самсоном[46].

Мы зашли в дебри такой символики, перед которой наше оскудевшее европейское мышление отступает с недоумением. Заметим однако, что связь библейского повествования о Самсоне с митраическим миросозерцанием не ограничивается указанными аллегорическими образами. В позднейшей христианской иконографии изображения библейского героя, раздирающего пасть льва, сложились не без влияния митраического образа юного бога — победителя символического быка. Подобным же образом обычные в древнем христианстве изображения Моисея, извлекающего ударом жезла воду из скалы, находятся в тесной связи с обычным в древности изображением Митры, таким же образом извлекающего из скалы источник воды: в митраизме здесь скрывался символ «воды живой», даруемой Митрою всем жаждущим божественного просветления[47].

Мы здесь подошли вплотную к вопросу громадного для нас значения — вопросу о сходстве митраизма с христианством и о влиянии их друг на друга. Это сходство уже чуялось нами в основных идеях митраизма об отношении мира к Божеству; оно поражает и во всех деталях обрядности и иконографии. Окрепшее христианство II и III вв., к изумлению своему, столкнулось с религией, вносившей в мир почти тождественные христианским формулы религиозного миросозерцания: те же идеи об искуплении мировой скверны кровью, а также мистическую символику первобытной жертвы, неудержимо напоминающую образ «агнца, закаляемого от начала мира». Те же требования аскетизма, умерщвления плоти, те же мистические обряды крещения, таинственных начертаний, преломления хлеба… Церковные писатели, незнакомые с ритуалами древних таинств, не могли уразуметь причины такой общности мистических идей и образов; не имея возможности утверждать, что митраизм все заимствовал у христианства, так как старшинство первого было слишком очевидно, они решили, что диавол, предвидя торжество ненавистного ему христианства, заранее составил пародию его и противовес в виде религии Митры. Пылкий Тертуллиан, особенно раздраженный сходством митраических таинств с христианскими, первый додумался до этого предположения: «А diabolo scilicet, cujus sunt partes intervertendi veritatem, qui ipsas quoque res sacramentorum divinorum idolorum misteriis aemulatur. Tingit et ipse quosdam, utique credentes et fideles suos; expositionum delictorum de lavacro repromittit; et si adhuc memini Mithrae, signat illic in frontibus milites suos, celebrat et panis oblationem, et imaginem resurrectionis inducit, et sub gladio redimit coronam. Quid? quod et summum pontificem iu unius nuptiis statuit? Habet et virgines, habet et continentes»[48].