В поисках Божества

Митраизм также пытался дать религиозный синтез всего эллино-римскрго мира — и был побежден христианством. Широкие массы приняли сторону последнего. Митраизм был по существу религией для немногих, для посвященных, толпе не было места на высших степенях посвящения. Но между двумя великими религиями, оспаривавшими друг у друга мировое владычество во II и III вв. нашей эры, было и глубокое этическое различие, подмеченное народными массами. Митраизм был суровой религией, культом победоносного бога, требовавшего от своих последователей духовной мощи, мужества в жизненной борьбе. В этой религии не было призыва к «труждающимся и обремененным», не могло быть ублажения кротких и нищих духом. Мы уже видели, что в римском мире митраизм был преимущественно воинским культом, распространяемым римскими легионами и перешедшим из воинских лагерей в императорские дворцы. Воинские идеалы были переложены и в религиозные созерцания митраизма, этого культа духовного мужества, в котором служение добру понималось как беспощадная борьба против зла, лжи, тьмы, всех темных сил, противящихся торжеству Светлого бога истины. Само собою разумеется, что эти идеалы были доступны не всем последователям митраизма, — что они, например, оставались недоступными для грубого легионера. Но все же и на низших ступенях митраического посвящения культ бога правды — божественного свидетеля данного слова, мстителя за попранную истину, помощника в борьбе духа с искушениями плоти — не мог не способствовать духовному подъему, призывая к активной борьбе за правду и нравственную чистоту. В этом смысле митраизм приближался к идеалу рыцарского ордена. Подобные идеалы были вечно живы и в христианстве, часть эволюции их мы проследим далее. Но в общем течении христианства восторжествовали идеалы пассивного смирения, доступные самым широким народным массам и в сущности для них созданные, — и к нему пошли эти массы ищущих слова ободрения. Христианство призвало весь мир к участию в радости божественного озарения, и к нему хлынула толпа. В митраизме же момент радостного участия в таинстве оставался уделом немногих избранников, в долголетних искусах закаливших свой дух перед принятием в отборную дружину Митры. Вспомним, что только со степенью «Льва» было сопряжено звание «участника» и что, следовательно, только посвященные, готовые к подвигу борьбы за свет и истину, допускались к участию в таинстве и мистической трапезе хлебом и чашею воды.

Быть может, был момент в последующей истории христианства, когда оно подошло совсем близко к старым идеалам митраизма. То было в средневековой Европе, создавшей идеал христианского война-рыцаря и в самом рыцарстве взлелеявшей мечту об особой дружине безгрешных рыцарей, преодолевших все земные искушения, созревших для чистого служения Добру и Божественной Правде и удостаивающихся лицезрения таинственной Чаши (Св. Грааля) и включения в сонм Ее служителей… Можно заметить, что эти идеалы сложились в христианстве в ту эпоху, когда в его миросозерцании вновь проявились тенденции дуализма, когда идея диавола, вечного противника Божества, выросла в средневековом богословии настолько, что заслонила собою идею Единого Всеблагого Божества и воскресила старые понятия Персии, Вавилона и всего Востока о двух равных по силе враждебных принципах, среди вечной борьбы которых развертывается эволюция мира и человека. Эта идея необходимо влечет за собою понятие об активной борьбе за торжество света как высшем долге человека — союзника Светлого Божества в тяжелой борьбе.

Но мы отвлеклись слишком далеко. Митраизм, его идеалы, его синтез мировой религии слишком долго нас задержали, и мы должны вернуться к тому моменту мировой истории, с которого начали свое повествование, к эпохе великого духовного брожения, еще не вылившегося в цельную религиозную систему и еще направленного к прокладыванию новых путей для страстного Богоискательства.

Человечество было накануне создания мировой религии. Рушились грани государств, народов и языков, по всему миру кипело живое общение между всеми святилищами познания и веры. Вся жизнь человеческая была порывом к познанию собственной сущности и смысла мироздания. Никогда еще мысль не взлетала так головокружительно высоко в неудержимом порыве к надзвездной тайне.

И эта мечта о победе над мировой тайной, о разрыве оков плоти и полном одухотворении человеческого сознания — выразилась в страстном ожидании победителя мира, носителя полноты духовной мощи. Человечество возжаждало выковать в себе связующее звено между высшим и низшим миром, между материальной природой и Божеством.

Мир ожидал Богочеловека.

Наряду с расцветом мистических братств и общин, с союзами ревнителей Истины, сплоченных общим и дружным порывом Богоискательства, — великое мистическое брожение перед зарею христианства сказывалось в страстных поисках Учителя, высшего, одухотворенного человека, носителя Божественной благодати.