В поисках Божества

Ессейство, однако, не осталось без влияния на первобытное христианство и создало в нем особое течение, не слишком далеко уклонявшееся от иудейских религиозных традиций. То были скромные люди «золотой середины», не задававшиеся широкими религиозными порывами; новое учение сводилось для них к нравственным принципам, утвержденным пришествием человека Иисуса, в котором они соглашались признать мессианские черты. Здесь не было места восторженной мистике, смелой метафизике, победоносной проповеди об озарении Светом. Это течение в христианстве носило название евионизма, вероятно от еврейского слова эбионим — «бедняки»; этим названием подчеркивалось отрицательное отношение к материальному достатку[63]. Но уже через поколение оно стало носить характер полупрезрительной клички, и древнехристианские писатели сохранили нам насмешливое мнение, будто «евионеи» получили свое название «бедняков» от скудости ума[64]. Не им было суждено вести христианство к победе.

В сущности, евионизм прочно основался лишь в иерусалимской первобытной общине. Слишком тесно связанное с иудейством, оно не могло развиться вне его среды, — но ему пришлось поэтому разделить его судьбу. После разрушения Иерусалима, лишенный опоры иудейского консерватизма, лишенный престижа иерусалимского храма и религиозно-исторических традиций, он потерял всякое значение для христианства и остался в стороне от его мощного развития. Течение его обратилось в струйки мелкого сектантства, создало бесчисленные «толки», вроде назореев, генистов, меристов, эллиниан, имеробаптистов, масвофеев, оссеев и других, известных нам большей частью только по имени; к ним же можно причислить остатки учеников Иоанна Крестителя и Аполлоса (Деян. XVIII, 24–28; XIX, 1–7). В истории христианства их роль была кончена.

Лишь в разрыве с иудейством христианство обрело свое призвание мировой религии. Вдохновенной проповедью Апостола Павла оно было оторвано от иудейской среды и перенесено в центр религиозного брожения, охватившего древний мир, — в тот своеобразный мир малоазийских городов, где, как мы видели, котлом кипело мистическое искание Божества. Недаром самое название христиан было найдено не в пределах Иудеи: его получили впервые ученики Павла и Варнавы в Антиохии (Деян. XI, 26) — столице римского Востока и его эллинской культуры. Здесь, в Антиохии, и в Малой Азии христианство нашло свою истинную колыбель, отсюда разлилось по древнему миру, в тесном союзе с эллинским мышлением и эллинскими формулами Богоискательства.

Иудейство было теми «мехами ветхими», в которые, по евангельскому выражению, не могло быть влито «вино новое» — христианское. И потому важнейшим моментом в истории христианства и, быть может, во всей религиозной истории человечества был тот час, когда апостольское благовестив вышло из пределов иудейства и разлилось по эллинизированному миру, озарив новым сиянием великое духовное брожение, от которого трепетало человеческое сознание.

Мы теперь должны вернуться к этому моменту и проследить первые шаги апостольской проповеди. Могучий порыв ее был неизбежным следствием того состояния экзальтации, в котором находилась апостольская семья. Небольшая группа людей, охваченных восторгом пламенной веры, естественно должна была подумать об увеличении числа своих прозелитов, о наибольшем распространении спасительного призыва ко вновь открывшемуся Царствию Божию. «Идите, научите все народы…» (Мф. XXVIII, 19); «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари…» (Мк. XVI, 15), — таковы были, согласно свидетельству Апостолов, последние заветы Христа Своим ученикам, — и служение делу благовестил стало первой заботой и главнейшим попечением Христовых последователей.