В поисках Человека

Отон посылал одну за другой просьбы о последующих инструкциях. В ответ до него долетели лишь нерешительные голоса других Интеллектов. Он ждал, затаившись в своей вычислительной матрице, и, возможно, как никто, чувствовал болезненные укусы одиночества и собственной бесполезности, горький вкус вины. Он потерпел поражение.

С красной планеты донеслись слухи, что комитет автоматов принял решение отправиться в добровольное изгнание. Такая инструкция стоила любой другой. Ему больше нечего было защищать. Он выбрал один из самых усовершенствованных боевых кораблей и преобразил его сверху донизу – так, чтобы тот вместил его сознание. Это заняло немало времени, но Отон не торопился. В один прекрасный день он превратился в корабль, который для себя подготовил, и пустился в Анабасис, оставив за собой пыль, стальные пещеры и лунную крепость.

* * *

Плавтина вновь открыла глаза. Воспоминания ускользали и расплывались, реальность возвращалась на первый план. Но Плавтина не могла отстраниться от Отона. Пережитый опыт роднил их сильнее, чем обычная физическая близость. Под ее ладонью каменная плоть проконсула немного согрелась. И все же одна деталь не переставала ее беспокоить.

– Но тогда, – прошептала она, – если лунная крепость не поддерживала контакта с остальным миром…

– Там было два автомата более… классической конструкции. Им не следовало там находиться. Их привезли, чтобы доставить удовольствие одному высокопоставленному лицу, вопреки инструкциям.

– О ком вы?

– О брате и сестре, настолько похожих, что они делили одно сознание на двоих. О существах, предназначенных для услады чувств и разума.

– Альбин и Альбиана!

Он ответил коротким утвердительным взглядом, в котором сквозила меланхоличная грусть.

– Мои первые союзники. Они вернулись на старую красную планету сразу после Гекатомбы, и физически мы повстречались гораздо позднее. К тому же группка людей, которая погибла в Гекатомбе, занимала другое крыло крепости.

Он сделал паузу и продолжил с затуманившимся взглядом, будто всматриваясь в себя:

– Теперь вы понимаете, почему я не думаю, что могу быть вектором зла?

Она понимала и это, и другое – гораздо больше, чем он полагал: его склонность к войне, недюжинную энергию, тактический ум и жажду славы. Его яростное желание защищать, несмотря ни на что, эпантропическое пространство. Это желание и объясняло решимость, с которой он – единственный из всех – разработал план, включающий создание людопсов и расставание с Кораблем. Отличия в его природе обеспечивали ему духовное превосходство, способность поставить все на карту, сделать все от него зависящее, чтобы достичь цели. И возможно – близость к тому измерению человеческого опыта, которое Интеллекты, включая Ахинуса, не могли постичь; к смерти и всему, что было с ней связано: способности к самопожертвованию, героизму – качествам, которые были неотъемлемы от культа самого себя. Она понимала это и многое другое.

Несколько минут они хранили молчание, пытаясь удержать что-то из странного переживания, вкус которого уже начинал забываться. Плавтина могла бы пожелать, чтобы эта связь между ними не умирала и стала бы лекарством от меланхолии, способом отвлечься от жуткого одиночества, ощущаемого ею с тех пор, как она открыла глаза в этом невозможном времени. Искушение завязалось узлом внутри нее, в груди и животе. Единственная в своем роде, отличная от всего, что обреталось под миллиардами солнц Млечного Пути, она чувствовала притяжение, поток, влекущий ее к другому, мощный, как инстинкт, который ведет насекомое к свету и теплу. Чувствовала ли она то же самое, когда была автоматом? Во времена, когда они трудились в исследовательской лаборатории, у нее была Флавия – но это совсем другое.

И все же между ней и Отоном оставалась непреодолимая граница, которую она и не заметила бы, если бы сама не изменилась: Узы. Она знала, что не сможет доверять существу, чьи действия в глубине души предопределены. Ей хотелось бы, чтобы Отон выбрал ее ради нее самой, и может, так и вышло бы – если бы лишенный свободы мир ноэмов мог стерпеть хоть какую-то настоящую привязанность.