Но из этой мышеловки планетарных размеров просто так не выберешься. Флот Урбса выжидал, тщательно следя за тем, чтобы блокада планеты оставалась настолько герметичной, насколько возможно, и никто и ничто не ускользнуло бы от их бдительного ока. Следующей ночью после их разговора с Отоном Плавтина не могла заснуть и вышла наружу пройтись в легком защитном комбинезоне. На такой высоте, где разреженная атмосфера истончалась и наступал космос, небо сияло. Внимание Плавтины не привлекла ни изящная лента Млечного Пути, ни планеты-близняшки – белая и голубая; им завладели другие звезды – новые, многочисленные и светящиеся искусственным светом так ярко, что все остальные рядом с ними бледнели. Сколько их там? Скольких из десяти тысяч Интеллектов, ушедших в Анабасис, Виний склонил на свою сторону? Она не могла сосчитать, но их хватило, чтобы она, заледенев от страха, вернулась в спартанские комнаты, куда ее поселил Плутарх. Она созерцала предвестников войны: сотни драгоценных камней, мерцающих в мирной темноте, принесут смерть, как только начнется штурм.
От безделья ждать становилось еще тяжелее. Отон с головой ушел в изматывающую подготовку. Ничего нельзя было оставлять на самотек, и каждый день ракеты, вылетающие из многочисленных, разбросанных по всей планете подземных тайников, оставляли на низкой орбите все новые спутники-шпионы или истребители, которые Урбс поспешно уничтожал точечными рейдами.
Камуфляж, рисовка, хитрость, дезинформация. Бóльшую часть своего времени проконсул проводил с Плутархом в огромной пещере, где отшельник долгие века собирал тысячи боевых машин, унаследованных от человеческой расы. Эти двое что-то замышляли.
Когда она пришла к ним, в не очень успешной попытке развеять скуку, ее удивили произошедшие изменения: мощные прожектора прогнали тьму, и в потоках безжалостного света ощерившиеся силуэты, встревожившие ее при первой встрече, превратились в печальные и безобидные скопления металла. Эргаты лихорадочно сновали туда-сюда среди экспонатов этого странного музея, их деловитое пощелкивание прогоняло из этих мест зловещее молчание. Теперь воспоминание об Алекто казалось далеким и нереальным.
Внимание обоих Интеллектов было сосредоточено на конструкции совсем не боевого вида. Что-то вроде параболы на треножнике высотой в десятиэтажное здание, прежние стенки которой были вскрыты у самой земли. Внутренности машины – электронный хлам – торчали наружу. Плутарх подсоединил к ним салон интерфейса, который рядом с параболой казался крошечным, неуместным – единственный современный элемент в этом архаичном механизме, проецирующий повсюду энтоптические изображения, слишком сложные для человеческого глаза: символические переключатели, графики во множественных измерениях, динамические леса данных, изображенные светящимися цифрами – синими, зелеными или красными, стабильными или мигающими, связанными между собой невозможной путаницей нитей и стрелок.
Плавтина не удержалась от искушения протянуть разум к этому аппарату. Она обнаружила там ноэм странной фактуры, который не вступал в диалог. Она осторожно коснулась контуров этого духовного автомата – словно подносила руку, чтобы погладить дикое животное. Спустя какое-то время она спросила, почему они используют такие старинные методы коммуникации вместо того, чтобы вступить в прямую связь с аппаратом – разум к разуму. Она даже подумала, не предложить ли им свою помощь. Отон сделал вид, что не обратил на нее внимания, – он все еще укрывался в своей желчной скорлупе. А вот Плутарх улыбнулся: никто не знал, какая программная защита может быть у такого типа машин. Лучше действовать с осторожностью, чтобы никому случайно не поджарило мозги неизвестным вирусом. Это напугало Плавтину, и она отступила.