Читаем В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах полностью

Кроме того, Вересаеву хотелось, чтобы пьеса соответствовала своему названию и потому показывала бы всю жизнь Пушкина, а не только его гибель, – это тоже примечательно. Кёртис писала, что булгаковский Пушкин представлял «культуру, которая находилась под угрозой даже в свое время и которая в новом мире казалась брошенной, забытой и отвергнутой» [Curtis 1987: 77]. По мнению Вересаева, которого сначала сам Булгаков, а впоследствии и булгаковеды обвиняли в излишней прямолинейности, зрителям нужно было напомнить о том, что Пушкин был национальным достоянием. Как мы знаем, Вересаев в своем собрании воспоминаний и анекдотов о Пушкине не заботился об отделении фактов от вымысла; похоже, для него воспоминание само по себе было важнее деталей, содержавшихся в этом воспоминании, или того, насколько детали соответствуют фактам биографии Пушкина. Как бы то ни было, Вересаев оказался категорически не согласен с булгаковской версией «последних дней» поэта, и их партнерство распалось.

В пьесе «Александр Пушкин» четыре действия, разделенные на десять сцен. В первом акте даются сцены в квартире Пушкина и доме С. В. Салтыкова, книголюба и хозяина «литературных завтраков», на которых обсуждалось значение Пушкина как поэта. Во втором акте показан бал в доме Воронцовых, где происходят важные встречи Н. Н. Пушкиной: сначала она встречается с глазу на глаз с императором, потом с Геккереном, а затем с Дантесом. Потом следует сцена в Третьем отделении, где различные шпионы и доносчики обсуждают последние произведения и поступки Пушкина. В третьем действии три сцены: в квартире Геккерена; сцена дуэли; сцена в квартире Пушкина перед возвращением с дуэли. Последние слова в третьем акте произносит пушкинский секундант Данзас: он объявляет, что поэт смертельно ранен. Четвертое действие начинается с событий, следующих сразу за смертью: судьба Пушкина уже определена, и начинается посмертное существование. В первой сцене его тело выносят из квартиры, а вторая разворачивается перед домом на Мойке, где собрались студенты и другие поклонники поэта (по донесениям жандармов, в этот день у дома, где жил поэт, побывало 47 тысяч человек). Заключительная сцена происходит на почтовой станции, где сопровождающие тело Пушкина в Святые Горы останавливаются на короткое время, чтобы согреться. По утверждению Ерыкаловой, Булгаков набросал весь этот план уже в первой записной книжке и не отклонялся от него в процессе работы [Булгаков 1990а: 681].

Первые звуки, раздающиеся на сцене в начале пьесы, – это вой разыгравшейся за окном вьюги. Невестка Пушкина А. Н. Гончарова тихо наигрывает на фортепиано и напевает. Бьют часы, которые починяет вымышленный Битков, «часовой мастер» и агент Третьего отделения[190]. Эти звуки и персонажи с самого начала определяют важные темы пьесы: использование пушкинских текстов, любовь и предательство друзей и врагов, окончание земных дней поэта. Гончарова напевает строки из «Зимнего вечера», в которых упоминается буря, и ее пение смешивается с завыванием и свистом вьюги за окном. Александра Николаевна, как и Битков, любит и ценит пушкинские стихи, в то время как Наталья Николаевна их терпеть не может. Светские сплетники и другие поэты заявляют, что Пушкин исписался. Николай I вспоминает свободолюбивые стихи десятилетней давности и по-прежнему не может простить их Пушкину. Битков, обладающий замечательной памятью, немедленно оценивает и запоминает пушкинские строки: «Какая чудная песня! <…> Прекрасное сочинение» [Булгаков 1990а: 464]. Некоторые исследователи называли Биткова зловещей фигурой, но другие (и в том числе автор этих строк) находят его довольно симпатичным[191]. Среди персонажей пьесы полностью вымышлены только шпионы – Богомазов и Битков. Булгаков изображает Богомазова добровольным доносчиком, однако Битков лишен зловещей ауры, несмотря на свою деятельность, и обнаруживает, возможно невольно, что задание читать и запоминать стихи Пушкина не лишено приятности[192]. В последней сцене пьесы Битков, укоряя себя за то, что не смог уберечь Пушкина от дуэли, отправляется сопровождать тело поэта. В финале повторяются те же звуки, что и в начале пьесы, и это создает эффект кольцевой композиции. В то время как буря завывает на улице, Битков декламирует строки из «Зимнего вечера» жене станционного смотрителя: «Ой, буря… Самые лучшие стихи написал: “Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя…” Слышишь, верно: как дитя. Сколько тебе за штоф?» [Булгаков 1990а: 511]. Расплатившись со смотрительшей, Битков продолжает декламировать стихотворение. Пьеса заканчивается тем, что жандармский ротмистр Ракеев объявляет об отправлении похоронного эскорта: «Ехать».

Уже работая над первой сценой, Булгаков и Вересаев не смогли согласиться относительно одного персонажа: Булгакову хотелось, чтобы на сцену вышла ростовщица, а Вересаев настаивал на ростовщике. Булгаков писал Вересаеву:

Перейти на страницу:

Все книги серии Современная западная русистика / Contemporary Western Rusistika

Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст
Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

В этой книге исследователи из США, Франции, Германии и Великобритании рассматривают ГУЛАГ как особый исторический и культурный феномен. Советская лагерная система предстает в большом разнообразии ее конкретных проявлений и сопоставляется с подобными системами разных стран и эпох – от Индии и Африки в XIX столетии до Германии и Северной Кореи в XX веке. Читатели смогут ознакомиться с историями заключенных и охранников, узнают, как была организована система распределения продовольствия, окунутся в визуальную историю лагерей и убедятся в том, что ГУЛАГ имеет не только глубокие исторические истоки и множественные типологические параллели, но и долгосрочные последствия. Помещая советскую лагерную систему в широкий исторический, географический и культурный контекст, авторы этой книги представляют русскому читателю новый, сторонний взгляд на множество социальных, юридических, нравственных и иных явлений советской жизни, тем самым открывая новые горизонты для осмысления истории XX века.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Коллектив авторов , Сборник статей

Альтернативные науки и научные теории / Зарубежная публицистика / Документальное
Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века
Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века

Технологическое отставание России ко второй половине XIX века стало очевидным: максимально наглядно это было продемонстрировано ходом и итогами Крымской войны. В поисках вариантов быстрой модернизации оружейной промышленности – и армии в целом – власти империи обратились ко многим производителям современных образцов пехотного оружия, но ключевую роль в обновлении российской военной сферы сыграло сотрудничество с американскими производителями. Книга Джозефа Брэдли повествует о трудных, не всегда успешных, но в конечном счете продуктивных взаимоотношениях американских и российских оружейников и исторической роли, которую сыграло это партнерство.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Джозеф Брэдли

Публицистика / Документальное

Похожие книги

Лаборатория понятий. Перевод и языки политики в России XVIII века. Коллективная монография
Лаборатория понятий. Перевод и языки политики в России XVIII века. Коллективная монография

Изучение социокультурной истории перевода и переводческих практик открывает новые перспективы в исследовании интеллектуальных сфер прошлого. Как человек в разные эпохи осмыслял общество? Каким образом культуры взаимодействовали в процессе обмена идеями? Как формировались новые системы понятий и представлений, определявшие развитие русской культуры в Новое время? Цель настоящего издания — исследовать трансфер, адаптацию и рецепцию основных европейских политических идей в России XVIII века сквозь призму переводов общественно-политических текстов. Авторы рассматривают перевод как «лабораторию», где понятия обретали свое специфическое значение в конкретных социальных и исторических контекстах.Книга делится на три тематических блока, в которых изучаются перенос/перевод отдельных политических понятий («деспотизм», «государство», «общество», «народ», «нация» и др.); речевые практики осмысления политики («медицинский дискурс», «монархический язык»); принципы перевода отдельных основополагающих текстов и роль переводчиков в создании новой социально-политической терминологии.

Ингрид Ширле , Мария Александровна Петрова , Олег Владимирович Русаковский , Рива Арсеновна Евстифеева , Татьяна Владимировна Артемьева

Литературоведение