В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах

Я употребил слово «судьба» в том смысле, в каком оно подчеркивает наличие некоторой необходимости или закономерности и дополняет, таким образом, более безразличное слово – «биография». Чувство истории вносит в каждую биографию элемент судьбы — не в грубо фаталистическом понимании, а в смысле распространения исторических законов на частную и даже интимную жизнь человека. Исторический роман нашего времени должен был обратиться к «биографии» – с тем чтобы превращать ее в нечто исторически закономерное, характерное, многозначительное, совершающееся под знаком не случая, а «судьбы». Это уже есть в «Кюхле»; в «Смерти Вазир-Мухтара» это является своего рода доминантой – и сюжета и стиля [Эйхенбаум 1986: 208].

Анализ Эйхенбаумом исторического повествования базируется на таких понятиях, как фабула и сюжет, и различает написание истории или биографии и описание воплотившийся в сюжете жизни – все эти категории станут впоследствии, во второй половине XX века, важны для теории Уайта¹¹.

Согласно Эйхенбауму, биография предполагает простую хронологическую последовательность событий жизни человека, в то время как раскрытие «судьбы» требует объяснения этих событий и поиска их связей с эпохой. Еще один формалист, сделавшийся романистом, В. Б. Шкловский, приветствовал создание Тыняновым «нового жанра», сочетающего исследование с романом [Шкловский 1966:67]. По словам друзей-формалистов, роман Тынянова не был просто биографией; он представлял собой «научный роман», целью которого являлся поиск «настоящей правды» о судьбе Грибоедова и о законах, которые управляют судьбой каждого человека. В понимании Эйхенбаума роман прокладывал другой путь к исторической правде, предлагал альтернативный научный метод, которому было не нужно следовать правилам социалистического реализма и марксистской диалектики, чтобы открыть законы судьбы.

Тезис об исторической правдивости романа Тынянова горячо оспаривался и в его время, и позднее. В этом отношении заслуживает внимания реакция Горького, которая, по сути, отвечала авторской задаче дать «ощущение подлинной правды». Оценка Горьким тыняновского Грибоедова касается самой сути художественной правды: «Грибоедов – замечателен, хотя я не ожидал встретить его таким. Но вы показали его так убедительно, что, должно быть, он таков и был. А если и не был – теперь будет». Есть много других толкований «Смерти Вазир-Мухтара», большинство из которых касается вопроса подлинности героя. Так, литературовед С. А. Фомичев пишет, что «главный герой [18] столько же художественно убедителен, сколько и исторически недостоверен» [Фомичев 1980: 14]. По сути, и Горький, и Фомичев говорят об одном и том же: созданный Тыняновым убедительный портрет Грибоедова оказался на редкость влиятельным и стал основным, отстранив на периферию образы, созданные другими писателями и историками. Сам Тынянов, как говорилось выше, любил приводить примеры, доказывающие непогрешимость его художественных открытий, что способствовало созданию вокруг него ауры писателя-пророка и укреплению его репутации исследователя.

Еще одно объяснение того, как Тынянов обращался с фактами в «Смерти Вазир-Мухтара», предложил Белинков. По его мнению, главный интерес Тынянова заключался в изображении духа эпохи, и если писателю приходилось жертвовать ради этого отдельными частными истинами, то пусть так и будет. При этом, полагал Белинков, тыняновское восприятие 1820-х годов через призму 1920-х вносит в роман множество политических аллюзий на события современности, что позволяет автору запечатлеть дух своей эпохи наряду с грибоедовской. Белинков писал: