В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах

Однако Ходасевич объяснял, что не делает сносок, так как «иначе пришлось бы их делать едва ли не к каждой строке» [Ходасевич 1997а: 121], он называл только одну из причин подобного решения. Значительная часть материала, использованного Ходасевичем, действительно была взята непосредственно из источников, и текст часто совпадал с ними дословно, отчего справочный аппарат в виде сносок, если бы давался в книге, оказался бы громоздким и неуклюжим. Однако более важным фактором для автора была публика, для которой он писал. Не все читатели могли свериться с Гротом или Державиным, и, разумеется, не каждый эмигрант захотел бы расшифровывать педантичный академический стиль Грота или эксцентричную прозу XVIII века – записки Державина. Державинская автобиография на самом деле могла показаться претенциозной даже в то время, когда была написана: поэт рассказывал о себе в третьем лице, прибегая к самовосхвалениям и защищаясь от возможных нападок. Ходасевич преобразовал этот рассказ, превратив его в сдержанный и обаятельный портрет великого литературного «старика». При этом, хотя Ходасевич строго придерживался основной линии, в хронологическом порядке рассказывая о жизни поэта от рождения до смерти, ему пришлось подвести под это новое основание, создать скелет, на котором нарастет плоть его собственного Державина. Если вернуться к метафоре шитья лоскутного одеяла, то «лоскутками» здесь оказались определенные исторические факты или анекдоты, которые Ходасевич-биограф должен был соединить. У него оставалась также и возможность выбора: какой именно из «лоскутков» исторической правды подшить, а какой отбросить. Выбор нескольких «лоскутков» из нескольких возможных представляет собой своего рода «фабулизацию» жизни или события. Внедрение их в сюжет – сшивание воедино. Можно предположить, что Ходасевич поддался искушению добавить к своему описанию державинской жизни воображаемые события, диалоги или персонажей, как часто поступают биографы-романисты. Сам поэт, однако, клялся, что все эти элементы его биографии были основаны на исторических источниках, документах и письмах:

Что касается дословных цитат, то мы приводим их только из воспоминаний самого Державина, из его переписки и из показаний его современников. Такие цитаты заключены в кавычки. Диалог, порою вводимый в повествование, всегда воспроизводит слова, произнесенные в действительности, и в том самом виде, как они были записаны Державиным или его современниками [Ходасевич 1997а: 121].

Ходасевич действовал так, как, по его представлениям, должен поступать историк, изображающий своего героя в соответствии с источниками и добавляющий только некоторые собственные суждения и связки [Ходасевич 1997а: 121]. Однако заявления Ходасевича относительно точности его исторического исследования должны заставить задуматься читателей. Почему автору было так важно, чтобы читатели поверили, что его книга – это «подлинная» биография Державина?

Все детали, внесенные в эту биографию, основаны на исторических источниках. Однако важно «сшить» жизненные подробности в связный нарратив, сметать вместе все куски, чтобы обнаружился общий узор лоскутного одеяла. Создавая свое повествование о жизни Державина, Ходасевич одновременно интерпретировал ее, проводя несколько взаимосвязанных идей. Как мне кажется, у Ходасевича было три важных идеи. Во-первых, он хотел написать биографию, которая представила бы «поэта» как универсальный характер, оставаясь при этом верной облику исторического Державина и правдиво воспроизводя его жизнь. Во-вторых, Ходасевич, желая найти в биографии Державина обобщающее единство, приходил к двум главным темам: присутствие Бога в жизни поэта, определившее его понимание себя в мире, и роль судьбы, руководившей державинскими поступками. Ходасевич манипулировал державинским пониманием Бога и судьбы, используя эти категории – основные в эпистемологии XVIII века – для построения повествования. И в-третьих, хотя Ходасевич нигде в своей книге не связывает Державина с историей России XX века, именно в биографии Державина он нашел истоки связи между поэзией и политикой, которая оказалась важна для русской литературы и, возможно, определила в конечном итоге то положение вещей, в результате которого Ходасевич в эмиграции, чувствуя свое бессилие, вынужден был замолчать как поэт. В образе Державина Ходасевич как бы предлагал своему времени взглянуть на начальный победный момент цикла в надежде инспирировать новое начало и сорвать трагический финал.