В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах

В том же письме Булгаков упоминал о том, что друзья и коллеги постоянно советовали ему сочинить «коммунистическую пьесу», чтобы наладить хорошие отношения с правительством и театральным миром, однако он категорически от этого отказывался. Булгаков подчеркивал, что не способен на подобное: «Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он все равно не похож на пуделя» [Булгаков 19906: 455].

Написанные в дальнейшем письма Булгакова к Сталину и советскому правительству показывают, что он не боялся привлечь к себе внимание. В письмах он цитировал разгромные и, по его мнению, несправедливые рецензии на свои произведения, искал у вождя защиты от идеологического преследования со стороны критиков. Пытаясь определить свое место на родине, писатель снова и снова поднимает вопрос «нужен ли я Советскому Союзу?».

Неудивительно, что Булгаков столь явно отождествлял себя со своим героем – Мольером, чье положение во Франции XVII века было похоже на его собственное в советской литературе; современники высоко оценивали этих драматургов и даже завидовали им, но тем не менее и Булгаков, и Мольер постоянно сталкивались с цензурой и запретами своих произведений. Кроме того, Булгаков находил сходство между своей ситуацией и личными отношениями Мольера с коронованными особами. Булгаков был не единственным писателем, кому Сталин звонил в 1930 году: звонок означал, что вождь озабочен судьбой писателя. Однако личный интерес Сталина к произведениям Булгакова, о чем свидетельствует его восхищение пьесой «Дни Турбиных» (возрождению этого спектакля в 1932 году Сталин способствовал напрямую), делает их связь более близкой и ощутимой. Реплики Сталина, о которых известно со слов знакомых Булгакова, указывают на подлинный интерес вождя к драматургу[152].

Таким образом, Булгаков небезосновательно считал, что его единственным орудием против готовых разорвать его на клочки сторожевых псов режима оставался Сталин. Он ориентировался не только на отношения Мольера с Людовиком XIV; возникает и более близкий прецедент. Булгаков полагал, что существует аналогия между его судьбой и судьбой Пушкина. В 1930-е годы он размышлял о том, как выстроить с правительством такие отношения, чтобы иметь относительную свободу, подобную той, которой пользовался поэт в 1830-е годы. Автобиографическое прочтение Булгаковым судьбы Пушкина ощущается в вопросе, который советский писатель, по-видимому, хотел задать Сталину: используя историческую модель отношений между Николаем I и Пушкиным, Булгаков в неотосланном письме просит вождя быть его «первым читателем», личным цензором, что поможет его произведениям прийти к читателям [Чудакова 1976:98][153]. Булгаков видел в вожде посредника, который проведет его сквозь бюрократическую цензуру и сумеет преодолеть любые препятствия на пути к публикациям. Лакшин так формулирует эту мысль:

У самой верховной власти, будь то Людовик XIV для Мольера или, в более близкие времена, Сталин, еще можно было надеяться временами найти поддержку. Произвол может позволить себе и прихоть покровительства. Но у людей с «идеологическими глазами» смелый художник не найдет понимания никогда [Лакшин 1990: 54].

Создав свою «треугольную» модель мира, Булгаков мечтал о помощи главной «вершины» – Сталина. Похоже, вождь оставался его последней надеждой.

Тема отношений художника и власти вновь и вновь возникает в биографии Мольера, когда Булгаков пытается балансировать на границе дозволенного и недозволенного. Повествователь, будто заклинание, провозглашает лозунг: «Искусство цветет при сильной власти!!» [Булгаков 1991: 55]. Рассматривая булгаковскую модель отношений художника и власти, в которой писатель противопоставлен всему своему окружению, Лакшин указывал, что в романе о Мольере «Булгаков склонен был, яростно ненавидя “кабалу святош”, сделать некоторое исключение для Людовика XIV» [Лакшин 1988: 30]. Однако нам кажется, что Булгаков на самом деле был очень последователен во всем своем творчестве. И он, и его герои выступали против деспотов и тиранов только после предательства, но в целом предпочитали работать под покровительством сильного правительства. Развивая мысль, почерпнутую в одном из источников биографии Мольера, он указывал на отличительную черту писателей, драматургов и актеров: