В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг.

Подписание серии двусторонних договоров: Константинопольского – между Турцией и Болгарией (сентябрь 1913 г.), Афинского – между Грецией и Турцией (ноябрь 1913 г.) и Константинопольского – между Сербией и Турцией (март 1914 г.) – поставило окончательную точку в двухлетней истории Балканских войн.

Заключение Бухарестского мира не означало, что автоматически аннулировался Лондонский договор. Принципы, на которых базировался новый региональный порядок, остались прежними. В Бухарестском мире были модифицированы лишь те параметры Балканской подсистемы, которые характеризовали ее внутреннюю структуру. Во-первых, было покончено с претензиями Болгарии на региональное лидерство: Балканская подсистема являлась полицентричной. Во-вторых, претерпели некоторое изменение позиции Османской империи. По оценкам иностранных наблюдателей, Лондонский договор поставил Турцию в такое положение, когда она была не в состоянии эффективно отстаивать свою независимость. Возвращение Адрианополя не только обезопасило западные границы Османской империи, но и оказало мощное положительное воздействие на эмоциональный настрой турецкого населения[922]. Османский фактор продолжал играть не последнюю, хотя и не столь значительную, как прежде, роль в балканской политике. В-третьих, в результате Второй балканской войны обозначилось особое место Румынии в региональной подсистеме. Британские журналисты писали об этой стране как об элементе стабильности на Балканах и гаранте мира в регионе[923].

В соответствии с новой политической конфигурацией Балканского полуострова Сербия, Греция, Румыния и Черногория являлись державами, отстаивавшими региональный статус-кво, тогда как Болгария и Османская империя стремились к его ревизии. Вслед за подписанием Константинопольского мирного договора между Болгарским царством и Турцией начались переговоры о заключении оборонительного и наступательного союза, однако они так и не материализовались в виде конкретного соглашения[924]. Это объяснялось неспособностью Софии и Стамбула достичь компромисса по территориальному вопросу.

Правящие круги Сербии, Румынии и Греции отдавали себе отчет в том, что поддержание баланса сил, установившегося на Балканах после коллизий 1912–1913 гг., было возможно только при условии углубления сотрудничества, и прежде всего в военной сфере. Для всех трех государств вопросом принципиальной важности являлось сдерживание ревизионизма Болгарии. Так, румынский премьер-министр Т. Майореску заверял российского поверенного в делах в Бухаресте Арсеньева в том, что Румыния из чувства самосохранения не могла допустить разгрома болгарами сербов и греков. По его словам, «неприкосновенность» Бухарестского трактата, хотя бы в ближайшее время, являлась для Румынии «вопросом национальной чести»[925].

Однако надежность Бухареста в качестве союзника вызывала некоторые сомнения. Так, румынский посланник в Афинах в разговоре со своим сербским коллегой признавался, что у Румынии две политики: восточная и западная. Первая из них направлена на «поддержание Бухарестского договора любой ценой», вторая ориентирована на Тройственный союз[926]. Из этого заявления румынского дипломата явствует, что Бухарест пытался совместить несовместимое: сотрудничество с Сербией и опору на Драйбунд, один из членов которого хотел сокрушить эту самую Сербию. И все же, по мнению российского представителя в Софии, в условиях новой расстановки сил на Балканах Румыния, несмотря на австрофильские симпатии ее правящих кругов, была «крепко связана с Россией», а значит, и с Антантой. Ведь если бы Россия и Румыния воевали в противоположных лагерях, то Болгария не замедлила бы вернуть себе Южную Добруджу[927].

Что касается сербо-греческого взаимодействия в рамках «балканского треугольника», то его определяли две тенденции: сотрудничество и соперничество. С одной стороны, Сербию и Грецию побуждали к дальнейшему сближению имевшиеся у них серьезные территориальные противоречия с Болгарией и Албанией, а следовательно, вероятность военного столкновения с этими двумя государствами. С другой стороны, после заключения Бухарестского договора сербо-греческие отношения, по донесениям российских дипломатов, начали стремительно портиться из-за разногласий вокруг государственного разграничения в Македонии[928]. Кроме того, греки проводили более жесткую ассимиляторскую политику на присоединенных землях, чем сербы, под власть которых начали переходить македонские славяне с сопредельных с Грецией территорий. Определенным испытанием для сербо-греческой «дружбы» стала также нерешенность вопроса о сербском порте в Салониках и в связи с этим проявленная греками неуступчивость[929]. Российские дипломаты отмечали «.. нежелательность размолвки между двумя союзниками, призванными силою обстоятельств, охранять мир и равновесие на Балканском полуострове»[930]. Это понимали и в Белграде, и в Афинах. Для греков поддержка сербов приобретала особую актуальность в свете прогнозируемой греко-турецкой войны из-за Эгейских островов.