В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг.

Форин Оффис рассматривал вопрос о Северном Эпире и проблему эгейских островов в одной «связке». На взгляд Уайтхолла, приграничные албанские территории имели второстепенное значение, по сравнению со статусом островов. Лондон побуждал Афины признать албано-греческую границу, установленную великими державами.

В конце октября 1913 г. посланники Италии и Австро-Венгрии в Афинах предъявили греческому правительству ноту, в которой в безапелляционной форме требовалось, чтобы оно повлияло на местное греческое население, чинившее препятствия работе комиссии по разграничению южной границы Албании, и к 31 декабря эвакуировало оттуда свои войска[967]. Лондон отреагировал на австро-итальянский демарш нотой, в которой державам предлагалось повременить с датой ухода греческих войск из Северного Эпира, без промедления разделить спорную зону между Грецией и Албанией, согласиться на компенсации Афинам в вопросе об Эгейских островах[968].

В декабре 1913 г. представителями великих держав был подписан Флорентийский протокол, подтверждавший новые границы Албании. Греческое правительство признало этот документ спустя два месяца, в феврале 1914 г., и тогда же под нажимом великих держав вывело свои войска из Южной Албании[969]. 28 февраля Северный Эпир провозгласил свою независимость; было сформировано временное правительство во главе с Г. Христакисом-Зографосом, эпиротом по происхождению и бывшим министром иностранных дел Греции. Британские очевидцы событий констатировали появление «албанского Ольстера», управляемого знатными и состоятельными греческими деятелями[970]. Все же великим державам пришлось признать интересы Греции: в мае было подписано Корфское соглашение, по которому в трех пограничных провинциях (Химаре, Корче, Гирокастре) вводилась автономия под контролем великих держав[971].

Что касается проблемы Эгейских островов, то в данном случае можно утверждать, что Лондон поддерживал греческие притязания. В британском Адмиралтействе бытовало убеждение в том, что острова в Эгейском море могли принадлежать либо грекам, либо туркам, но ни при каких обстоятельствах не должны были попасть под итальянскую или австро-венгерскую оккупацию, даже временную. При этом У. Черчилль, первый лорд адмиралтейства, полагал, что с точки зрения британских интересов было бы предпочтительнее, если бы Эгейские острова все-таки оказались под властью Греции, которая была способна их защитить[972].

Нерешенность эгейского вопроса до предела накалила взаимоотношения между Афинами и Константинополем в конце 1913 – начале 1914 г. Турция ни при каких условиях не соглашалась на то, чтобы острова Имброс, Самофракия, располагающиеся у входа в Дарданеллы, и Лесбос, Хиос и Самос, прикрывающие подступы к Смирне, перешли к Греции. В итоге после длительных консультаций великими державами был найден компромисс: в составе Греческого королевства оставались все раннее оккупированные острова, за исключением Имброса, Самофракии и Тасоса, которые возвращались Турции. Греческое правительство обязывалось не проводить фортификационных работ на островах и не использовать их в военных целях. Однако, как справедливо замечает О.В. Соколовская, такое половинчатое решение лишь способствовало дальнейшему нарастанию напряженности в греко-турецких отношениях[973].

Сложившаяся ситуация вылилась в гонку морских вооружений в Восточном Средиземноморье, развязанную Афинами и Константинополем. Греция и Турция, опасавшиеся превентивного удара со стороны друг друга в случае, когда одна из них обладала стратегическим преимуществом за счет численного превосходства военно-морского флота, начали наращивать свои морские вооружения. По меткому замечанию американского исследователя П. Хальперна, все это напоминало пародию на морское соперничество великих держав. Греция и Османская империя обладали скудными материальными ресурсами, для того чтобы содержать крупные морские флоты (в их случае речь шла о численном перевесе в один корабль), не говоря уже о том, чтобы самостоятельно строить суда. Между представителями крупных европейских судостроительных компаний развернулась настоящая борьба за турецкие и греческие заказы[974]. Все это способствовало дальнейшей милитаризации Эгейского моря, а значит, и всего Восточного Средиземноморья. Обозреватели прогнозировали эскалацию греко-турецкого вооруженного конфликта летом 1914 г.[975]