Сотрудники британской миссии в Белграде, фиксируя дальнейшее углубление раскола в сербском обществе в связи с вопросом о заговорщиках, призывали официальный Лондон смягчить свою позицию по данной проблеме. По мнению Тезиджера, требования «антизаговорщиков» принять радикальные меры против участников майских событий могли спровоцировать новую революцию в королевстве, исход которой не брался предсказать никто. На взгляд британского вице-консула, противостоящим сторонам следовало выработать некий консенсус, основанием для которого мог послужить отказ заговорщиков от занятия государственных должностей в обмен на обязательства правительства выплачивать им пенсионное содержание[521]
. В таких условиях неофициальный намек Лондона на то, что он одобрял отставку «революционеров 29 мая» и не собирался настаивать на их наказании, должен был, с одной стороны, стабилизировать внутриполитическую ситуацию в Сербии, с другой – ускорить восстановление двусторонних отношений[522]. В итоге в мае 1906 г. британское правительство приняло решение об отправке своего посланника в Белград.Выше мы проанализировали то, как Лондон, исходя из специфики внутриполитического развития Сербского королевства, оценивал его место и роль в балканском регионе. Но важно рассмотреть и обратный процесс, т. е. как местные игроки воспринимали британское влияние на Балканах. Прежде всего, для сербских политических кругов Англия являлась эталоном конституционализма. По словам горячего сторонника возобновления британско-сербских дипломатических отношений И. Жуевича (он занимал пост министра иностранных дел в самосталском правительстве Л. Стояновича), англичане были «самым цивилизованным народом в Европе»[523]
. Сербы внимательно следили за событиями на мировой арене и отдавали себе отчет в том, что развитие международных отношений в тот период определяло существование англо-германского антагонизма[524]. Поскольку Лондон, по мнению сербских обозревателей, воспринимал Австро-Венгрию как германского «эмиссара» в регионе, то его балканская политика была направлена на противодействие ее экспансионизму. С этой точки зрения, как отмечалось в газете «Политика», балканские интересы России и Англии, демонстрировавших стремление к политическому сближению, совпадали[525]. Хорошие отношения с Британией были, таким образом, жизненно важны для Сербии, так как они позволяли ей заручиться поддержкой могущественной империи. Можно сказать, что сербское руководство рассматривало британское влияние на Балканах как положительный экзогенный фактор.Принимая во внимание все вышесказанное, мы можем сделать следующие выводы. Во-первых, Австро-Венгрия, позиционировавшая себя в качестве великой державы и ключевого игрока в регионе, постепенно утрачивала свое ведущее положение. Ее неспособность контролировать внутриполитические процессы в Сербии привела к тому, что после Майского переворота у власти в стране оказалась радикальная партия, прорусски ориентированная и имевшая четко сформулированную программу развития государства. Национальные устремления королевства, среди которых главной (пусть и неосуществимой в ближайшей перспективе) была задача объединения всех сербских земель, не только сталкивались со стратегическими планами Вены, сводившимися к ее политическому и экономическому доминированию в регионе, но непосредственно затрагивали проблему существования Двуединой монархии в качестве балканской державы. Усиление Сербии гипотетически означало вытеснение Австро-Венгрии из Балканской подсистемы.
Во-вторых, Сербия, действительно, стала важным элементом силового равновесия на Балканах, что отразилось в реалистичной оценке политической элитой королевства мировой конъюнктуры. Достижение своих национальных интересов она связывала с опорой на Россию и франко-русский союз[526]
, а с ослаблением влияния Петербурга в регионе сербское правительство начало рассматривать возможность ориентации на Англию, которая в тот период активизировала свою политику на Балканах прежде всего, конечно, в македонском вопросе, и противодействовала смещению баланса сил в сторону Австро-Венгрии.