В поисках своего ковчега

Моросило еще с вечера, а наутро погода окончательно испортилась. Дождь усилился, и затянутое тяжелыми тучами небо не обещало никакого просвета. Проснувшись, Крон с досадой посмотрел в окно. Похоже, что утренняя прогулка к морю, где он надеялся снова встретить Ирму, отменялась. Он лежал, заложив руки за голову, и с каким-то смутным ожиданием неизвестно чего слушал непрекращающееся шлепанье капель. Может, это и к лучшему, думал Крон, может, ему вовсе не нужно искать с ней встречи. Почему он вдруг решил, что эта женщина должна оказаться с ним рядом, в его пространстве? Что он, собственно, о ней знал? Ничего! Слишком велика была вероятность разочарования, он был уже не в том возрасте, чтобы обольщаться насчет женщин. Особенно он не доверял интеллектуалкам. Эти всегда хотят влезть в душу, вытрясти из нее все – и только так чувствуют себя счастливыми. Он до дурноты не выносил душевных излияний и дешевых откровений.

Дождь не переставал лить, и Крону начинало казаться, что за окном нет ничего, кроме дождя. Он заглушал все звуки, ним пропахло все насквозь, даже постель, в которой он лежал. Вокруг царила какая-то зеркальная пустота, и в нее, как в жестяную банку, падали, шумно ударяясь, капли воды. Крон взглянул на часы – время восхода. Какая-то невидимая сила подняла его с кровати и выбросила в серую утреннюю пустоту под тяжело падающие капли дождя.

Когда Крон добрался до набережной, дождь перешел в морось и навис над морем, как тяжелый сизый дым. Небо еще оставалось затянутым волокнистыми тучами, и только на востоке тускло алел небольшой просвет, предвещая восход. На бульваре южный ветер шумел длинными, отяжелевшими от влаги листьями пальм, сливаясь с шумом моря. Волны грузно наваливались на берег и уползали назад, таща за собой жалостно стонущую гальку. На берегу не было ни души, похоже, что в такую погоду только одному ему вздумалось прогуляться. Крон долго смотрел на бесконечную и бессмысленную атаку волн, осаждающих каменный берег, и думал о нелепости этой прогулки. За тучами не было видно солнца, только сквозь прореху в сером полотне неба пробивались его красные лучи, рассеиваясь в пелене мелкого дождя и окрашивая горизонт нежным амарантовым цветом. Он чувствовал, как отяжелела и неприятно липла к телу его мокрая одежда, и ругал себя за то, что поддался какому-то глупому порыву. Она не пришла и не могла прийти. Только сумасшедший мог выгнать себя из дому в такую погоду.

Встретил он Ирму через два дня, она снова стояла у самой кромки воды и смотрела вдаль. На темно-синей плоскости огромного волнующегося пространства ее одинокая фигурка в белом выглядела потерянной песчинкой перед невероятной мощью этой водной глыбы, которой достаточно напрячь лишь один свой мускул, чтобы поглотить все живое вокруг. И только какая-то невидимая любовь сдерживала эту мощь. Ветер гнал из-за бледного розовеющего горизонта крупные волны, они с шумом обрывались у самого берега, цеплялись мягкими белыми лапами за камни, но следующие за ними другие, мелкие волны, тянули их обратно в свою стихию. И казалось, что все в мире было подчинено какой-то одной большой цели, которой никто и никогда не знал, но все следовали ей.

– Я все-таки надеялся, что снова найду вас здесь. – Крон заметил ее еще издали, прогуливаясь вдоль пляжа по пальмовой аллее. Не желая напугать своим неожиданным появлением, он подошел к ней довольно шумно, умышленно вороша ногами камни, так, чтобы она услышала его шаги. – Ирма! Откуда у вас такое необычное имя? – Она повернулась и удивленно посмотрела на него.

– Вы знаете, как меня зовут? – Ее глаза подозрительно сузились, но через мгновение взгляд немного потеплел. – Хотя, конечно же, Никитин вам сказал мое имя. Ведь это вы с ним были тогда в ресторане, я еще в прошлую нашу встречу вас узнала.

– И все-таки, откуда у вас такое имя?

– Моя бабушка была наполовину латышка. Она мне и дала это имя в честь своей матери. – Ирма медленно пошла вдоль воды, осторожно ступая босыми ногами по гладким камням. Крон последовал за ней. Белое платье Ирмы стало до половины мокрым и почти прозрачным от брызг. Она не надела шляпу, и ее волосы свободно развивались на ветру, переливаясь все тем же шафраном.

– Что еще вам говорил Никитин обо мне?

– Только то, что случилось с вами… там…дома. Вы много пережили…

– Не будем об этом… – она резко оборвала его, но потом ее голос смягчился. – Главное, что сейчас мои дети в безопасности. Остальное теперь совсем неважно, как и неважно то, что могло бы с нами когда-либо случиться, но не случилось. – В ее словах не было ни боли, ни жалости к себе, но они подействовали на Крона сильнее, чем все жалобы мира, ищущие утешения. Ни одно откровение, которое он когда-либо слышал от женщин, не вызывало в нем столько душевного участия, как эти, нисколько не обнажившие душу слова. Совершенно неожиданно для самого себя Крон мягко положил руку ей на плечо и медленно повернул лицом к себе.