В поисках своего ковчега

– Кто здесь? – всполошился он, протирая спросонок глаза.

– Пить… – снова простонал Вахак.

– Очнулся, брат! Сейчас, сейчас! – Ананий поднес чашу с водой к губам больного. – Пей! Хвала Господу! Очнулся!

– Позови владыку, – прошептал Вахак, утолив жажду, – исповедаться хочу.

Кикос пришел в сопровождении трех монахов, но Вахак пожелал остаться с настоятелем наедине.

– Не хочу смущать слух братьев, – пояснил он настоятелю.

– Я готов слушать тебя, блудный монах, – сказал со свойственной ему строгостью Кикос, когда все удалились. – Ты скрыл от нас свои помыслы, и они сгубили тебя.

– Не гневайтесь на меня, владыко, за своеволие, – проговорил слабым голосом Вахак, – но если бы вы знали о моих помыслах, то ни за что бы не позволили мне покинуть монастырь. Меня прельстила мысль отыскать ковчег, и тем самым совершить подвиг веры. Мне хотелось умилостивить Господа, чтобы десница Его соединила всех в одной вере. Тогда мне думалось, что я замыслил благое дело и сам Господь благоволит мне в этом. Я никак не ожидал, что у моих высоких помыслов будет такой бесславный конец.

– Какой демон нашептал тебе, что ты удостоился такого благословения? – В голосе настоятеля зазвучала ирония. – Эх ты, прельщенный! Да если бы Господь хотел это сделать, то разве нужны были бы Ему в этом помощники? Наше дело есть послушание, а все что сверх того, то есть гордыня. Пуще всего человек, а тем более монах, должен бояться возгордиться. Возгордившихся владыка тьмы легко ведет к погибели.

– Дух гордости помрачил и затуманил мое сознание! Каюсь перед Господом своим и перед тобою, отче!

– Ты освобождаешься от своей гордыни! – Кикос перекрестил Вахака, приложив к его губам крест. – Есть ли еще не исповеданные тобою грехи?

– Горе мне, горе мне, горе мне! Мои грехи бесчисленны! Не перечесть мне их все и не исповедать! – Возопил Вахак. – Отче, освободи меня данною тебе властью от всех грехов моих! Умоляю тебя!

– Услышь этот глас, о Бог! – Архимандрит возложил на голову больного свою ладонь, – … властью мне данною разрешаю тебя от всех грехов твоих.

Исповеданный и прощенный блаженно вздохнул и, запрокинув голову назад, прикрыл устало глаза. Наступило минутное молчание. Слышно было, как за окном поскрипывают деревья под тяжестью плотной сочной листвы. Они тихо шелестят на ветру, словно бесконечно шепчут вечную молитву. Вахак почувствовал, что приблизился его смертный час, и его бренный путь окончен, но он не испытывал страха. Его душа исполнилась покоем и благодатью. Он был словно коконом окружен той неземной любовью, которую уже ощутил однажды там, на вершине Арарата.

Кикос приблизил свое лицо к умирающему, ощутив его прерывистое дыхание.

– Скажи мне напоследок, ты все-таки видел его, ковчег?

– Видел, – слабая улыбка тронула бескровные губы монаха, – видел, как вижу сейчас вас, отче. Там, в моей сумке…

Кикос отыскал в углу котомку Вахака и извлек из нее кусок изъеденной временем древесины, возможно, бывшей когда-то частью ковчега.

– Я подобрал это там, – прошептал монах, – сохраните ее.

На рассвете Вахак тихо умер. Братья всю ночь не отходили от его постели, читая поочередно «Верую во единого Бога». Он лишь на минуту открыл глаза и, улыбнувшись как невинное дитя, с улыбкой покинул мир. Его омыли, надели куколь, сложив под ним руки и опустив на лицо капюшон. На третий день Вахака предали земле. До тех пор, пока земля не скрыла все его тело, монахи пели и пели молитвы, заглушаемые сдержанными ударами колокола.

Глава 9. СВОЙ КОВЧЕГ ИЛИ МЕСТО ПОД СОЛНЦЕМ

Простившись с монастырской братией, Крон вышел за ворота монастыря и, щурясь от яркого солнца, еще раз взглянул на высившийся над оградой купол храма. Ему стало немного грустно оттого, что он покидал эти стены, покидал братьев-монахов, с которыми духовно сроднился. У монахов ему жилось не плохо, за два года он привык к их простому быту и с удовольствием копался в монастырском огороде, выращивая фасоль и капусту. В холодное время года, когда не было другой работы, он плел корзины или мастерил четки, обучившись этому нехитрому ремеслу у монахов. Однообразная, размеренная жизнь монастыря его нисколько не тяготила, но все-таки это была не его жизнь. Как ни было ему хорошо в затерявшейся среди гор маленькой обители тишины и покоя, он чувствовал, что его место не здесь.

Напоследок он окинул взглядом лесистые склоны, где не раз под сенью ясеней и буков упивался тишиной и прохладой. Петляющие в чаще леса узкие тропинки, пустынные ущелья, журчание ручьев, пение птиц, перезвон колоколов, беседы с монахами – всего этого ему будет не хватать в суетном мире, куда он теперь возвращался. Горные валы, скрывшие одинокую обитель, остались за спиной, а впереди уже маячили постройки новых дач и турбаз. И уже не таким умиротворяющим казалось все вокруг, как будто дерзкий суетный мир запустил свои жадные щупальца в божий оазис, стремясь не оставить места, где бы могла найти уединение и покой человеческая душа.