В поисках своего ковчега

– Для чего? Без первого ковчега от второго людям не будет никакой пользы. А чтобы найти первый ковчег не обязательно подниматься на святую гору. Верующему человеку не нужны чудеса. Тот, кто ищет доказательства, роясь в останках прошлого, а не в своей душе, не обретет ни того, ни другого.

– Ну, ты ведь сам хотел примирения всех верующих…

– Если бы Бог хотел, чтобы у всех людей была одна вера, то он бы так и сделал. Но раз каждый молится на свой лад, то, значит, так и должно быть. Мы не настолько разумны, чтобы спорить о божьих помыслах, и не настолько глупы, чтобы не понять, что эти споры напрасны.

На третий день утром Вахак надумал уходить. Старик Арам, как всегда, выгнал своих овец на пастбище и, примостившись у склона горы, подремывал. Его верный пес Амо неплохо справлялся с овцами. Стоило какой-нибудь неразумной овце отделиться от стада, как он тут же возвращал ее обратно. Али, забавляло как пес, задрав к верху хвост, носился между овцами. Когда в стаде все было в порядке, Амо подбегал к своему новому другу, турку, и тот задорно трепал его за ушами.

Вахак присел рядом с Арамом и долго молчал, размышляя с чего начать разговор. Он знал, что его уход огорчит старика, к тому же он хотел попросить оставить в деревне Али, но не решался.

– Гляди, моего пса не узнать, – Арам кивнул в сторону лужайки, где в это время Али резвился с собакой, кувыркаясь в траве. – По-моему, они неплохо сдружились. Амо к себе не подпустит злого человека.

– Отец, я как раз хотел попросить тебя об Али? Можно ему здесь у тебя остаться?

– Пускай живет. Старым я становлюсь, и помощник мне не помешает. Да и не осталось у меня никого. Плохо только, что ты уходишь. Как к сыну я к тебе привязался. Может, все-таки останешься?

– Спасибо тебе, отец, за все. Только не могу остаться. Всю жизнь я жил в монастыре и теперь негоже отрекаться. Я должен вернуться.

– Что-то ты неважно выглядишь. Не захворал ли часом? – Забеспокоился старик, глядя на изнеможенное лицо монаха. – Может, задержишься еще хоть на пару дней? Отопьешься молоком овечьим…

– Пойду, покуда еще не совсем ослаб. А нездоровится мне, наверное, от усталости. Ничего, отец, вернусь в монастырь, там силы и возвратятся.

– Свидимся ли еще когда? – Старик крепко обнял Вахака, не хотелось ему того отпускать.

– Может и свидимся, если будет на то божья воля. А если нет, то знай, что всякий день за тебя молюсь.

Он позвал Али, чтобы проститься и с ним. Узнав об уходе Вахака, тот приуныл и даже, было, чуть не расплакался.

– Не печалься, Али, – успокоил его монах, – теперь у тебя есть Арам и Амо, и я за тебя спокоен. Ты можешь остаться с ними.

Под вечер Вахак с большим трудом добрался до монастыря. Он подошел к монастырским воротам и остановился, ощутив внезапную слабость в ногах. Его сердце бешено колотилось, и он присел на траву, прислонившись спиной к теплому стволу дерева, чтобы немного передохнуть и собраться с силами. Нездоровилось Вахаку еще с самого Арарата, но он не придавал этому значения, греша на усталость. Скользнув взглядом по нависшим густым ветвям, через которые сочился мелкими каплями свет, монах прикрыл глаза. Внизу пахло древесной смолой и мхом. Зазвонил колокол, созывая братию на вечернюю молитву. Вахак полусонно прислушивался к шорканью по гравию ног монахов, спешивших к небольшой часовне, грубо высеченной в каменной толще розового туфа. Он представлял, как они, выстроившись перед алтарем, с бледными лицами и горящими взглядами мелодично и набожно выводят слова молитвы. Их грубые темные одежды касаются пола, закапанного воском свечей. Больше всего ему сейчас хотелось оказаться рядом с ними, слиться с их голосами в молитвенном пении. Он беззвучно пошевелил губами, но даже на молитву у него не осталось больше сил. Его тело обмякло, и он словно погрузился в темную бездну.

Так и нашли его под утро едва живого у монастырских ворот. По велению настоятеля монахи перенесли Вахака в келью и зажгли перед образами свечи. Вскоре пожаловал и сам преподобный Кикос. Монах Ананий читал у изголовья больного молитву о здравии. Сквозь узкое арочное окно кельи пробивался слабый свет, усиливая восковую бледность несчастного. Кикос постоял возле постели несколько минут, всматриваясь в неподвижное лицо лежавшего, и прервав Анания, велел ему читать «Исповедуюсь».

Минул день, а Вахак все так же лежал неподвижно, не приходя в себя. Ананий, которого приставили к нему читать молитвы, уже несколько раз прочел о «Страстях Господних», и теперь тихо посапывал, примостившись на вырубленной в стене скамье.

Время близилось к закату. Солнце поспешно собирало свои лучи, раздуваясь огненным шаром. Его свет уже не проникал в келью. В углах сгущались сумеречные тени, грозясь заполнить собой все тесное пространство комнаты. Одна за другой догорали свечи, испуская слабое шипение.

– Пить… – Простонал слабым голосом Вахак. – Есть кто-нибудь? Пить.

Ананий поежился во сне от его голоса, но не пробудился. Вахак пошарил рукой на полке, и, задев подсвечник, опрокинул его на пол. От грохота нерадивый монах вскочил на ноги.