В полдень на солнечной стороне

- А мне всё равно.

- Я же для нас беспокоюсь, чтобы потом самим неловко не было, от самих себя неловко. Так вот сразу...

- Глупый ты и грубый, - вздохнула Соня, - ты даже не заметил, что меня оскорбил. Давай лучше походим.

Они шли рядом, Петухов вежливо нес сапоги Сони с вложенными в голенища портянками, она шагала босиком.

И вдруг Соня, охнув, со стоном опустилась на землю, ухватила ногу, в которую вонзилась колючка, в глазах её появились слезы.

- Больно. Смотри, даже кровь.

- Я сейчас, сейчас, - говорил Петухов, присел и, взяв её ступню в руку, ухватив ногтями, выдрал колючку.

- Покажи, - потребовала Соня, и приблизила к нему своё горячее, мокрое от слез лицо, и тут же торжествующе объявила: - Ты же целовался, целовался, эх ты - тип! - Встала и, глядя на него, сконфуженного, спросила строго: - Значит, можно, да? - Положила на плечи ему руки, закрыла глаза.

Петухов осторожно поцеловал её в уголок рта, ощущая губами, как вздрагивают её губы.

- Нет, - хрипло сказала Соня. - Руки, руки убери! - И затем, отступив на шаг, осмотрела его так внимательно, словно впервые увидела. - Может, я и буду жалеть, но ещё больше буду жалеть, если все у нас будет сразу. Ты понял? - спросила она.

- Я думал, ты сильнее рассердишься, - робко сказал Петухов, - а ты вот не сердишься.

Потом они снова вернулись к дереву, на котором сидели прежде, и, усевшись тесно рядом, стали говорить уже с несдерживаемой жаждой, говорить о чем попало. Соня потрогала култышку на укороченном пальце левой руки Петухова, сказала:

- Смешно, как куцый хвостик собачки.

- Это мне попало, когда ещё солдатом был, - объяснил Петухов. - В первом же бою попало. Заскочил в траншею, а он меня прикладом хотел по голове, я и заслонился винтовкой, ну он мне два сустава на пальце и отбил, как топором все равно.

- Больно было?

- Не больно, а стыдно, что растерялся, в испуге от него винтовкой заслонился, вместо того чтобы штыком.

- А ты его убил?

- Нет, товарищ выручил, а я, как идиот, только на пальцы дул, ошалел от боли и дул, и винтовку свою выронил.

- Зачем же ты про себя плохое мне рассказываешь?

- Но ты про палец спросила. Так что ж, я врать должен?

- Про тебя говорят - ты храбрый.

- Не храбрый, а привык, выучился.

- Только и всего?

- Нет, почему же? Как все, так и я.

- Капитан Лебедев говорил - у тебя рота лучшая. Почему лучшая? Потому что ты хорошо командуешь.

- Командуешь! - иронически произнёс Петухов. - Если только командовать, так для этого ничего не требуется, кроме горла. Приказ отдать, зная, что каждый знает, как его выполнить, - вот это другое дело. А рота у меня лучшая, потому что в ней самые лучшие люди собрались.

- Значит, и ты лучший?

- А я от них набрался. Смотри, на каких повезло. Вот, скажем, Егоров, ручной пулемётчик.

- Ручной - вроде как прирученный.

- Ну, не так сказал. Ты слушай. Он уже пожилой, и жена у него пожилая. А он ей письма стихами пишет. Я его спрашиваю: «Может, вы вообще писатель? Так в дивизионку что-нибудь дайте». А он говорит: «Так соскучился, что нормально уже писать не могу, только стихом, от большого чувства». На огневой хладнокровней его нет. Подползу, спрошу - как с огнеприпасом? Всегда точную цифру назовет, сколько патронов израсходовал. И всегда у него на учёте скорость ветра, влажность, видимость. С умом воюет. И мне велит после войны обязательно учиться! На свою специальность зовет, в агрономы. Окопы копаем, он тоже, как все, копает, но причитает: «плодородный слой портим», - даже просил этот плодородный слой отдельно отгребать, а тот, который из глубины, тот на брустверы. Вот как к победе человек готовится. По-хозяйственному твёрдо.

- А ты стихи писать можешь?

- Не пробовал.

- А я пишу.

- Лирические?

- Ну да, про любовь. - Спохватилась: - Но только вообще, не кому-нибудь:

Петухов произнёс мечтательно:

- Хорошо живым быть. Я вот не задумывался, как это приятно, а теперь понимаю, как это здорово! Вот сидим мы с тобой, всё такое красивое - деревья, трава, жуки ползают, и ты во всём этом самая красивая.

- Получше жука?

- Ну что ты, в самом деле! Понимаешь, а делаешь вид

- Ну не буду. - И она коснулась своей щекой его щеки.

- Я вот лежал в доте заваленный, - хмуро сказал Петухов. - Очень даже некрасивая смерть - задохнуться в глине. Думал, откопают, а я мёртвый. Все равно как из могилы покойник. И вдруг ты меня такого увидела б. Даже смотреть неприятно: во рту, в глазах, в ушах глина. И, наверное, рожа была бы синяя, как у удавленника. Ну и очень сожалел, что не от пули накрылся.

- Ну что ты такое несешь, даже слушать противно! - возмутилась Соня.

- Ты потерпи, дальше скажу. Лежал я, дышал через ствол винтовки, а про тебя думал. В этом главное! И, по-честному говоря, соображал: если вызволят, скажу тебе потом, что такие обстоятельства, а я о тебе думал. Считал - не поверишь!

- А я верю.

- Ну вот, я тоже и про это думал, что ты такая прямодушная, что поверишь, и решил не говорить.

- Но сказал же.

- Когда? Когда я тебе теперь чего угодно могу говорить, без всякого предварительного продумывания, как будто сам себе говорю. Знаешь, как это здорово, что такое может быть!