В полдень на солнечной стороне

- Подожди, Нюра, - с трудом произнесла Ольга Кошелева и, сердито глядя на Нелли, сказала: - Ты говорила так, будто тяготишься своей внешностью, а сейчас сказала так, что из-за твоей внешности кто-то обязан тебе пожизненно быть признателен.

- Нет, не так, - спохватилась Нелли.

- Подожди, - снова с трудом преодолевая это слово, потребовала Ольга и, бледнея, поспешно заговорила: - Если б меня не изуродовало, может, я и гордилась бы тем, что Лебедев так ко мне относится, - гордилась. Да, гордилась, а сейчас я боюсь, мучаюсь. Он человек долга во всем, и я думаю, что сейчас он ко мне так относится только потому, что он человек долга и только хочет выполнить свой долг. Когда лицо у меня было нормальное, он любил, а теперь, когда оно вот такое, какое оно есть, он обязан любить. Поняла? Вот поэтому я не хочу его видеть, встречаться. А если и встречусь с кем-то, только с таким, кто не знал меня прежде, а знает только такой, какая я есть сейчас, и если это ему не помешает...

- Оленька, - жалобно сказала Соня, - если Грише нос осколком срубит...

- И без носа сойдет, - перебила Нюра. И предложила: - Давайте лучше, девчата, чай пить, мне Бобров банку фашистского эрзац-мёда принес, хоть фальшивый, но все равно сладкий.

Хозяйничая за столом, Нюра говорила:

- А все ж таки это смешно, девчата, война, а мы о своем, будто войны нет. Спорим, каждый своё доказывает. А не соображаете - кого-нибудь из нас или из них, наших мужчин-ухажеров, стукнет, и все будет перепланировано совсем иначе, как обстановка прикажет. Это когда в мирное время мечтаешь и согласно мечте поступаешь, все может получиться как хочешь. А война может все перетасовать, и кому чего выйдет, совсем неизвестно. Вот пьем сейчас чай с мёдом, это факт. А про всё остальное только разговоры для отдыха. - Спросила у Нелли: - Отец твой сейчас где?

- В дальней бомбардировочной.

- Чего же он Берлин не трогает?

- Он летал, ещё в самом начале войны, несколько бомб бросил.

- Несколько! - сердито сказала Нюра. - Надо все туда свалить. - Усмехнулась: - Вот Бобров рассказывал: он с Лебедевым когда партизанил, так из снайперской винтовки два «юнкерса» прямо на земле запалил зажигательными пулями. Как дал по бакам, устроил фашистам пожар. Все засветилось. Вот ты, Оленька, ленинградка, ты должна быть самая из нас беспощадная к фашистам. И откуда у тебя сила духа взялась ихнего подраненного офицера выхаживать да ещё тащить на себе? Я бы на твоем месте его прямо своими руками задушила.

- Его Лебедев взял в машине полевой рации, код и шифр хотел узнать.

- И как?

- Ну я уговаривала. Сказала, что ленинградка. Письма даже прочла от знакомых. Они писали, как мои все от голода умерли, все.

- А фашист что?

- Я ему его родственников фотографии, которые мы из его кармана вынули, показываю, спрашиваю: «Вот если б они так, как мои, все умерли, как бы вы с нами поступили, если б в таком, как вы сейчас, положении оказались?» Отвечает: «Повесил».

- А ты цацкалась?

- Цацкалась! Перевязала. Все индивидуальные пакеты на него истратила. Потом, говорю, можете к своим уходить. Вас ваши же повесят. Соврала, будто Лебедев у другого пленного шифр и код узнал. И теперь мы передадим по громкоговорителям, что он, этот офицер Грюне, нам все сообщил и за это его отпустили. Он и свял.

- Молодец, ловко его запутала! - одобрила Нюра.

- Когда этого Грюне мы к себе вывели, доложила Лебедеву, на чем фашиста поймала. Лебедев нахмурился и потом на допросе прямо ему сказал, на чем он попался, и заявил, что подобные методы считает скверными, недостойными. Грюне даже растерялся от того, что ему сказал Лебедев, ну а потом на дальнейшем допросе сообщил, что он меня тоже обманул, старый, снятый код и шифр сообщил, а вовсе не действующий.

- Значит, все впустую? - огорчилась Нюра.

- Зачем? Лебедев с ним долго возился. Грюне, оказывается, инженер и не в фашистской партии. Свёл его с членами комитета «Свободная Германия», потом Лебедев его действующим шифром и кодом ещё долго пользовался по линии дезориентации противника и расшифровки их радиодонесений.

- Значит, то, что ленинградцев они голодом морили, это до вашего Грюне не дошло. Зря только про своё горе рассказывала. Нашла кому!

- Лебедев сказал - не зря. Он на эту тему с ним долго говорил и меня вызывал снова для разговора, но я не смогла. Когда Грюне у меня на руках кровью истекал, думала - кончается, говорила так, словно в смерть его этими словами провожала, а когда за столом, за чаем - не могла, сдавило горло, и не могла.

- А ты видела, как у Лебедева руки трясутся, и глаза, как у умирающего, и он лепечет: «Не могу, вы сами»? - жёстко спросила Нелли. - А я видела и слышала. Это когда на всех твоих похоронка пришла.

- Как известили, на другой же день он меня в группу взял в тыл идти, - сказала Ольга глухо. - Я даже никогда не думала, что в такую группу возьмут. А он взял.