В полдень на солнечной стороне

- Вставай быстро, стучи костяшками обеих рук о дерево! Стучи, тебе говорят, ну! - Спросила: - Сегодня какой день? - Облегченно вздохнула: - Хорошо, не пятница. В пятницу такой сон самый опасный. - Обернулась к Ольге: - А ты все же стучи, как тебе говорят.

Подошла Нелли, высокая, в накинутой шинели, сказала строго Хохловой:

- Ты что, сдурела? Что за приметы идиотские! Может, ты ещё в бога веришь?

- В бога - нет, - поспешно ответила Нюра, - а в приметы - обязательно. - Поколебалась: - Конечно, на всякий случай. Когда штормяга, отец в море, мы обязательно все огни в доме зажигаем. И во всех других домах тоже. Раньше лампады жгли, а теперь электричество. Чтобы рыбакам светить, обозначать всем поселком, где бухта.

Ольга, прижавшись к Соне, плакала, вытирая слезы подолом рубашки.

- Вы, пожалуйста, спите, - попросила она. - Я уже отошла, так, глупость.

Потом Соня и Ольга, набросив шинели, вышли из землянки и сели на неиспользованные бревна наката. Небо было светлое, только два-три патлатых легких облачка и, словно талая, прозрачная луна на нем. Где-то на правом фланге вспыхивали, будто зарницы, вспышки мерных орудийных залпов, и грозовым, громовым, глухим раскатом отдавало в сияющем вогнутом куполе неба.

Ольга сказала, зябко прижимаясь к Соне:

- Раньше мне снились мои, но всегда живыми: и папа, и мама, и Сережа, н Петька, и Муська. Вижу живыми, а во сне плачу. Даже во сне всегда помнила, что их нет. Ты понимаешь? Вижу живыми и помню, что их нет.

- Я отца тоже во сне вижу, но не так, как ты. Верю, что он живой, а проснешься... И от этого ещё хуже.

- Его убили?

- Нет, он просто погиб.

- У нас такая веселая семья была, - сказала Ольга. - Нам даже знакомые не нужны были, все дружили, и всем друг с другом интересно было, и каждый старался для другого сделать приятное. Всегда советовались, как сделать неожиданно приятное или подарить что-нибудь. Больше всех любил делать подарки папа. Зарплату он целиком отдавал маме, а все, что получал кроме зарплаты, - нам всем на подарки. И мы тоже придумывали подарки. Муська слепит из пластилина невесть что и к маме - сюрприз. Соседка написала, что Муся последнее, что съела, - пластилин. Ты понимаешь, пластилин ела! А я гаду фашисту про Ленинград... - Склонившись, ссутулившись, Ольга снова зарыдала, потом сказала зло, сквозь слезы: - Плачу и то одним глазом, ты уж извини, я нашлепку не надела, противно, наверное, смотреть вам на пустую впадину, мешает мне повязка, всегда сползает. Хожу без неё перед вами уродиной, так неловко.

- Оленька, ну что ты так про себя несправедливо! Ты лучше в сто раз Нелли. Она, понимаешь, как все равно статуя симметричная и поэтому только прохладная своей красотой. А ты! На тебя посмотришь, и не только нежность, благоговение - вот хочется сердце своё оторвать и тебе отдать.

- За то, что покалеченная?

- Неправда! Ты же вся светишь нам тем, что ты такая.

- Ну какая?

- Ну любишь так, чтобы себя не щадить, а на это способны только самые лучшие люди. И Лебедев это знает лучше всех, что ты самая лучшая.

- Он тебя просил так сказать?

- Понимаешь, когда такой, как он, унижается до такой просьбы, что это для него значит?

- Ну хорошо, молчи, - попросила Кошелева. Потом сказала: - Во сне я много-много говорю, и снится, будто говорю нормально, совсем не заикаюсь.

- Контузия пройдет, и все будет хорошо, - успокоила Соня. - Но мне даже нравится, когда ты говоришь немного нараспев, даже красиво.

- Мне в госпитале советовали - нараспев, а то вначале схватит спазм, как костяным кольцом сдавит горло, и не то что четверть слова не выговорю - дышать нечем.

- Досталось тебе...

- В госпитале я даже не считала себя раненой, там так другие мучаются, так мучаются.. И, понимаешь, уходят потом на фронт, и снова воюют. То место, где глаз был, даже не болело, а меня в госпитале держали, от контузии лечили - ванны, массаж, гимнастика. Словно в санатории. - Внезапно спросила:- А ты своего лейтенанта Петухова сильно любишь?