В полдень на солнечной стороне

— Когда меня впервые поставили на обработку канала ствола скорострельного авиационного орудия, я стопками валерьянку пил, успокоительные порошки в медпункте выпросил. Сплю дома, а канал ствола снится. Будто он весь от моей фрезы в бороздах, и я в него, как лилипут, влез и воровато шабровкой борозды снимаю, а наверху, как на заводской трубе, люди стоят и на меня сверху с презрением взирают.

Переживал? А как же без этого? Начинал свою жизнь, как и ты, со втулки, а до чего дошел — до самого высшего, нарезки канала орудийного ствола. Это, если считать по-рабочему, вершина, — значит, достиг! А вот дают новую заготовку, и не так чтобы очень сверхсложную, всегда волнуюсь, чтобы поинтересней ее сработать, половчее, по-новому. Я биографию одного актера читал: признается, тысячу раз выходит на публику, а все, равно волнуется, переживает. А мы не на публику выходим, а на весь народ. Как же не переживать такое? Пошибче, чем этот артист, переживаем. Только ему сразу в ладошки хлопают, а мы чем обходимся? Признал тебя коллектив, доверяет, — значит, самые понимающие тебя ценят, а не просто публика, которая не все тонкости в актерском деле смыслит, а все равно хлопает, особо если у артиста имя громкое…

Соня пытливо заметила происшедшую в Петухове перемену. Он стал как бы стесняться, когда она расспрашивала его о работе. Портрет Петухова, однако, не снимали с доски Почета, но не по забывчивости. Неоднократно Глухов сердито и раздраженно упрекал руководителей цеха в том, что они не умеют и якобы не хотят создать должную обстановку для передовика.

— Это даже политическое недомыслие! — гневался Глухов. — На заводе трудности. Была возможность примером доказать: нет таких трудностей, которых бы не мог преодолеть передовик труда!

— Он по своему разряду потолка только на втулках достиг, на новой детали едва тянет,

— Упрощаете вопрос! — рассердился директор, — Не успели ударника поднять, как мы его в глазах общественности роняем. В интересах завода, чтобы передовик был передовиком, примером! Прошу вас этим руководствоваться и доложить мне лично, какими оргмероприятиями можно обеспечить труд рабочего, имя которого стало известно и за пределами завода.

Соня чутко и страдальчески улавливала тревожное беспокойство в бегающих глазах Петухова, когда заговаривала с ним о заводских делах, и то, что он стал плохо спать, сторониться Саида Нугманова, когда тот сообщал ему радостно, как его бригада одолевает скоростные тяжеловесные плавки по методу, заимствованному из опыта сталеплавильщиков Магнитки.

И когда однажды Соня сказала, что, соскучившись, специально идет на заводской двор, чтобы посмотреть на портрет Петухова на доске Почета, он ответил ей резко и брюзгливо:

— Значит, тебе только мой парадный портрет нравится, а не обычная моя физиономия, какой я есть на самом деле?

И в ответ на скорбное восклицание Сони понуро признался, как ему сейчас трудно.

— Понимаешь, — сипло говорил Петухов, — зашел в сборочный, а там мои детали доводят до норматива. Никто не говорил, не упрекал, а вот получается, вроде я их тайный иждивенец, что ли. А мастер их даже похвалил. «Молодец, — говорит. — Фронтовик, опыта у тебя нет, а справляешься».

— Откуда он знает, что ты фронтовик?

— Так газета… — промямлил Петухов. — Пришел из редакции парень. Чего ему про втулки рассказывать? «Ремесленники, — говорю, — не хуже выполняют, работа простая, ума большого не требует». Ну он спросил про войну, я думал, для своего личного интереса. А он все это в газету, да со всякими словами красивыми! Прочел, так неловко себя чувствовал, будто своровал.

— Так там все правда, — заметила Соня.

— Нет, не правда! — возмутился Петухов. — Получается, будто я один такой, а не все. Из моей же роты были получше, а он ни Лазарева, ни Сковородникова, ни Атыка Кегамова не упомянул. Вот и вышла брехня, самохвальство. — Сказал потерянно и жалобно: — Но ведь я такого не хотел.

— Знаю, — сказала Соня. — Я тебя такого, какой ты есть на самом деле, на фронте полюбила и сейчас люблю, и лучше всех я тебя знаю, какой ты вовсе не хвастливый, а даже очень правдивый.

— А ты больше меня правдивая. Я иногда не решаюсь тебе какую-нибудь нехорошую правду о себе сказать, — признался Петухов, — а ты всегда о себе говоришь мне все сразу.

— Чего же мне бояться? — рассудительно заявила Соня. — Мне даже нравится: я скажу о себе плохое, а ты радуешься, что я тебе такое без твоего спроса скажу. Тогда никаких тайн у нас с тобой друг о друге нет. — Произнесла даже вызывающе: — Когда ничего про себя не стыдишься сказать, как самой себе, тебе признаюсь, и даже получается, что от этого ты мне еще ближе, что ты такой единственный, который про меня все знает, что я сама знаю, переживаю, чувствую. — Сказала задумчиво: — Я даже не думала, что такой откровенной с тобой стану. — Спросила тревожно: — А может, это неправильно, что я такая сейчас? И ты все плохое во мне запомнишь, а все хорошее когда-нибудь позабудешь?