В полдень на солнечной стороне

— В эту войну, — продолжал Голиков, приглаживая ладонью волосы, зачесанные поперек лысины, — не только фашистская Германия поражение потерпела, но и капитализм в целом, поскольку из его системы отпало столько стран.

— Значит, он теперь злее будет, — заявил Гарбузов.

— Не отрицаю, — вежливо согласился Голиков. — Поэтому такой курьез. Бывший наш союзник по войне бывших своих противников на войне обнадеживает, что они могут стать теперь его союзниками.

— А пока он их обирает, — ухмыльнулся Гарбузов.

— Государства побежденные — да! — сказал Голиков. — А частный капитал они не трогают. Тем более что у них со многими фирмами общий пай.

— Свой интернационал, значит.

— А как же — капиталистический.

Бывший летчик, фрезеровщик Алимов, с лицом, слепленным, словно мозаика, из кусочков кожи, заявил раздраженно и гневно:

— Армия наша наступала по Европе — мы населенные пункты не бомбим, а союзники по заводским, по рабочим районам все свои бомбы сваливали!

— В этом их свой классовый расчет с рабочим классом! — сказал Голиков.

Поскольку разговор шел о том, о чем и так все знали, для разгона в веселье формовщик Бутиков, бывший фронтовик, спросил бодро:

— Вы лучше мне скажите, почему в цивилизованных странах крышки гробов на шурупах, а у нас на гвоздях? Это что — отсталость?

— Ну вот, еще не хватало, про покойников заговорил! — запротестовала супруга Бутикова.

— Тогда вот случай! — не смущаясь, продолжал Бутиков. — Поставили меня, по ранению, лагерь военнопленных сторожить. Комиссар нашего лагеря выявил и обличил пленного немецкого генерала в том, что тот скрывает свое звание и для такой маскировки поселился в солдатском бараке. Так что вы думаете? Генерал признался в обмане, но потребовал выплатить ему за все время разницу между содержанием генерала и солдата!

И все рассмеялись не столько по поводу рассказанного, сколько из понимания того, что Бутиков старается настроить гостей более легкомысленно, что и на дипломатических приемах воспринимается благосклонно, как находчивость собеседника.

Ах какая это была ночь! Великолепная, в мягком и теплом мраке. Какая обширность самоосвещенного небесного пространства, благоустроенного луной и звездным миром, свидетельствующим о том, что кроме нас самих существует еще довольно-таки порядочная вселенная, где каждая планета для нас пока только приятный осветительный прибор.

И все эти бесчисленные планеты вселенной вращаются, движутся в бесконечном пространстве согласно строгим повелительным законам механики, открытым человеком, законам, в которых разбирались собравшиеся здесь, во дворе, под звездным небом, люди, считавшие механику главной своей наукой, ибо они сами создавали разного рода механизмы, машины, расчеты движения, которые исходили из той же подчиненности законам механики, по которым работает и весь механизм вселенной.

Но сейчас вселенная служила лишь украшением небесного пространства, была его убранством, создавала своей красотой приятное настроение гостям Золотухина. Каждый из них любовался звездным чистым небом. Впрочем, в своих разговорах они озабоченно и деловито касались и тех вопросов, которые были и не совсем чужды «небесной механике».

Бутиков говорил убежденно, держа перед собой вытянутый указательный палец, словно свечу:

— А отчего раковины, пузырьки в металле и, значит, в литье — брак? — Заявил требовательно: — Вот ты мне металл в вакууме выдай, вроде из центрифуги герметической, подвергни его вращению, дай высокое давление при разливке, и я тебе за это выдам заготовки по расчетным параметрам, тютелька в тютельку. Никакой потом холодной обработки не потребуется, одна только нежная шлифовка, притирка на пасте.

Механизируй мне литейную, чтобы я свою толкушку выбросил и формы набивал, штамповал на станке. Чтобы я со своего места не сходил. Бункерами педалью командовал, сколько в какую форму отсыпать, и сушил струей из приспособленных шлангов. Вот брак и сгинет. И люди обнаружатся лишние в литейном, и у вас в механическом, и заготовка обретет повышенную точность, согласно заказанной по чертежу. — Сказал обидчиво — А то всегда на литейную кидаетесь, когда у нас еще первобытного труда много.

Проговорил сердито:

— Тут археологи обрадовались, раскопали стоянку дикого человека, а он оказался не дикий, а культурный, из бронзы литье производил. Но что мне обидно стало — такую, как у меня самого, толкушку обнаружили для уплотнения набивки формы. Я их просил, археологов, чтобы подарили мне эту толкушку для срама, как критическую улику нам. Не дали: говорят, реликвия, историческая ценность. Я им говорю, мне нужно доказывать для критики, ведь у меня подобные толкушки в цехе еще в полном ходу.

— Чего прибедняешься? У тебя же не ручная трамбовка, на сжатом воздухе работает, нажал — она как пулемет.

— На крупногабаритную деталь — вполне, на мелкие — как конь топчет. Тут должна быть штамповка механическая, без касательства руки. Нажал — готово!

— Руками шевелить неохота?