В полете. Мир глазами пилота

Есть и другие границы, которые легко заметить по иллюминации; например, один из самых ярких и самых известных освещенных рубежей пролегает между Индией и Пакистаном. Но мне дороже всего то, как сияет в ночи линия, обозначающая очертания родины моего отца, ее свет утешал меня еще долго после папиной смерти. Земля, где мы выросли, делает нас теми, кто мы есть, а прошлое моего отца принадлежало другой стране не только в буквальном смысле. Однажды он рассказывал, как забавно было, вернувшись в Бельгию, обнаружить, что он не знает голландских слов для обозначения разных технологий: они были изобретены или пришли в язык уже после его отъезда. В первые месяцы после его смерти, вылетая из Лондона, переходя в режим набора высоты и встречая во тьме Бельгию, я думал о том, какая картина открывалась здесь пилоту в 1931 году, когда родился отец; думал о своих дядюшках, тетушках, двоюродных братьях и сестрах – о том, как они проводят вечера при свете тех огней, на которые я сейчас гляжу сверху. Бельгия – страна, занимавшая в то время все мои мысли, – лежала передо мною, озаренная электричеством, как прошлое, озаренное памятью. Ее границы так отчетливо виднелись в темноте, что мне подумалось: для каждого из нас после смерти одного из родителей земля предков начинает сиять ярче.

Летая над самыми уединенными местами нашей планеты, я полюбил и другие, незнакомые мне огни. Обычно над малонаселенными областями земного шара – Сахарой, Сибирью, большей частью Канады и Австралии – двигаешься в полной темноте, лишь иногда мелькнет внизу россыпь сияющих точек. Но случается и так, что совсем в пустынном краю или в просвете между закрывающими землю облаками вдруг мелькнет один-единственный огонек. Безбрежное море тьмы – кстати, увидеть подобное можно и над океаном, когда пролетаешь над кораблем, – и в нем плывет одинокое пятнышко света.

Такой огонек заставляет подумать о чем-то стародавнем: последний уголек догорающего костра, маяк… C самолета, помимо этого света, можно различить лишь море ночи, которое его окружает; необъятность этой тьмы мы, наверное, можем оценить лучше, чем кто-либо на поверхности земли. В одиноком огоньке таится что-то хрупкое и задушевное. Городские огни, сколь бы красивыми и затейливыми они ни казались сверху, такого отклика в душе не вызовут.

Когда я вижу этот свет, мне сразу вспоминаются адски холодные ночи моего детства, когда я, ковыляя по снегу, тащил в дом вязанку дров, чтобы растопить нашу печь. Не зная, кто же там, внизу, начинаешь фантазировать. Может, это генератор, освещающий маленькую деревушку, и скоро его выключат до утра? Или это сливаются издали несколько огней – лампочки, растянутые между домами на какой-нибудь пыльной площади? Когда смотришь с такой высоты, даже окна и фонари целого поселения могут слиться в одно светящееся пятно. Может быть, человек, что зажег этим вечером свет и привлек мой взгляд, посмотрит на небо и увидит мелькнувший среди звезд самолет? Может быть, он задумается, куда я лечу, какие города соединяет мой стремящийся по небу огонек? И как быстро я смог бы найти этого человека снова, уже внизу? Пожалуй, за несколько дней: один-два перелета до города, сияющего тысячей огней, а затем долгое и наверняка трудное путешествие по земле в то место, что с высоты виделось одной затерявшейся во тьме искрой.

Александр Грэхем Белл однажды предсказал, что самолеты вскоре будут отрываться от земли, неся на себе вес тысячи кирпичей. Вес тысячи кирпичей – это немногим более двух тонн. Вес, который может поднять «Боинг-747» без пассажиров и багажа – в него входят лишь еда, напитки и другие товары на борту – составляет более шести тонн, то есть три тысячи кирпичей (а «коммерческая загрузка» 747-го – пассажиры, багаж, груз – обычно равна тридцати-сорока тоннам). В процессе разработки воздушного судна вес учитывают постоянно. Инженер оригинального 747-го даже плакал, когда новый самолет посадили на диету, так что некоторые из его любимых функций пришлось убрать.

Во время полета вес аэроплана значительно меняется по мере того, как сгорает топливо. Пятьдесят пять литров бензина в бензобаке среднестатистического автомобиля весят около сорока килограммов, то есть примерно одну сороковую от общего веса машины. Реактивный самолет, отправляющийся из Сингапура в Лондон, весит триста восемьдесят тонн. Примерно десятую часть от этого показателя составляет коммерческая загрузка, а более ста пятидесяти тонн, то есть две пятых, приходится на топливо, которое до посадки будет почти полностью сожжено.

Пересчет груза на топливо требует максимальной точности. Если вы перед самым вылетом добавили в ручную кладь пять книг – скоротать время в долгом рейсе, то, чтобы ваша библиотечка смогла подняться в воздух и добраться до пункта назначения, в самолет нужно долить топливо, весом примерно равное одной или двум книгам. Иногда количество пассажиров или вес груза на рейсе увеличивается в последнюю минуту. В таком случае мы должны залить дополнительные тонны топлива, чтобы справиться с новой загрузкой.