В понедельник дела не делаются

Вероника ощущала себя провинциальной Ларисой Кислинской[96], от одного только имени которой трепещут жирные чинуши. До поры до времени, господа, провинциальной! За последний год на Голянкину положили глаз в двух областных изданиях. До конкретных предложений дело пока не дошло, но разовых сливов случилось уже несколько. Не безвозмездных, разумеется.

Вопрос материальный был немаловажным. В редакции официально по ведомости она получала девятьсот пятьдесят. Ещё три-три с половиной тысячи давали в виде бонуса в конвертике.

Шеф говорил, что только дауны показывают все доходы.

– Чтобы на наши налоги, на наши кровные деньги кормилась алчная чиновная рать?! – логично вопрошал Эдуард Миронович.

Про сопутствующие мелочи типа пенсионных отчислений никто в редакции не задумывался. Когда это ещё случится!

Народ в газете подобрался молодой, задорный…

Шеф уверял, что ещё полгода, год максимум – и они заживут, как у Христа за пазухой.

– Сейчас мы на них наезжаем, потом они к нам деньги мешками понесут. Сами! За что? За то, чтобы не трогали их, глупенькая!

Эпизодически Вероника спала с шефом. Интим способствовал сплочению творческого коллектива единомышленников. То, что она была не единственной в редакции пассией хозяина, Голянкину не смущало.

Серьёзной опасности в виде негативных реакций на свою писанину Вероника не усматривала. Не зацикливалась над этим, уверена была, что дальше того, чтобы позвонить ей по телефону и обозвать «сукой продажной», дело не зайдёт. Муж, правда, ныл, чтобы она осмотрительней была, не задевала, кого не след.

Вероника отмахивалась. Супруг вообще для неё в последнее время перестал быть авторитетом. Ну и что из того, что он МВТУ имени Баумана закончил? Корпит инженегром на дышащем на ладан механическом заводе. Зарабатывает меньше её, никто его не знает, решить ни одного вопроса не может. Родителей своих даже обуздать не в состоянии. Совсем жизни не дают, свекруха особенно. Заучила, блин! Как хозяйство вести, как ребёнка воспитывать. Всю жизнь прогорбатились на заводе – один у станка простоял, другая – кладовщицей, и чего в активе? Двухкомнатная хрущёвка с «хайлом» да участок в четыре сотки в коллективном саду в Андреевке…

Вероника взглянула на часики, двенадцать без четверти. Пора сматываться. В полдень у неё назначена была встреча рядом с кафешкой на выезде из города, «Чёрный бегемот» называется. Накануне вечером в редакцию позвонила женщина. Несколько раз звонила, застать не могла. С другими разговаривать не стала! Сказала, что только с корреспонденткой Голянкиной контактировать будет. При личном разговоре женщина, представившаяся Людмилой, сообщила, что у неё в наличии обалденные сведения про одного очень известного в городе человека.

По телефону назвать его имя не решилась, намекнула лишь, что обитает он в сером доме.

– Нет, если вам неинтересно, я найду к кому обратиться, – в голосе женщины промелькнули нотки разочарования.

Голянкина заторопилась договориться о месте и времени встречи. Никогда не надо отказываться от того, что само идёт тебе в руки. Особенно касательно работников городской администрации. Интуиция подсказывала, что запахло жареным, можно нарыть классный экслюзивчик.

Быстрым шагом, почти бегом покидая двор УВД, в воротах она столкнулась с опером Маштаковым. Он показался отрешённым, шёл с опущенными глазами, руки – в карманах, лицо серое, помятое. С похмелюги, не иначе.

– Михаил Николаевич! – устремилась к нему Голянкина. – Как вы можете прокомментировать?

Опер вскинул глаза, вздрогнул от неожиданности. Пробурчал чего-то под нос и, шарахнувшись в сторону, быстрым шагом прошёл во двор.

Журналистка просияла, ощутила свежий глоток энергии за счёт смятения и растерянности Маштакова.

«Скоро на другую сторону улицу при виде меня перебегать будет! В страшных снах я к нему приходить стану, как панночка!

А помнишь, Мишка, раньше, когда в прокуратуре ещё работал, нос кверху задирал? Через губу со мной разговаривал…»

У Маштакова она хотела получить подтверждение гудевшим по городу слухам относительно вчерашнего задержания за вымогательство известного авторитета Рога. Официальная сводка про это событие умолчала.

«А-а-а, ладно, после обеда узнаю!»

До назначенного места было с полкилометра, круто под горку и опять наверх. Район здесь был старой застройки, попадались дома ещё дореволюционные, первые этажи – кирпичные, окна наполовину в землю вросшие, вторые – деревянные, похожие на скворечники. Слева тянулось облезлое розовое здание детской стоматологической поликлиники. Голянкина передёрнула плечами, – воспользовавшись зрительной ассоциацией, напомнил о себе давнишний пульпитик. За делами всё никак не удавалось вырваться к врачу. На полных парах журналистка обогнала мужика бомжеватого вида, в кителе от старой солдатской парадки. Мужик ковылял, прихрамывая, в сумке у него побрякивали пустые бутылки.