В понедельник дела не делаются

Чувствуя даже сквозь свитер и рубашку, и ещё через футболку трикотажную – через три слоя тряпок разной толщины – морщенную поверхность давно зажившего шрама, Миха вспомнил, как в самом начале гульбария, когда все были ещё белыми и пушистыми, он стругал копчёное сало австрийским тесаком. Оказавшимся у него в пользовании из неуничтоженных в нарушение инструкции вещдоков.

…Как, приблизив к глазам тридцатисантиметровую тесачину с кровостоком посередине, не сточившуюся за восемьдесят с лишком лет, он безуспешно пытался разобрать стёршееся клеймо, вытравленное над рукоятью…

Разволновавшись, Маштаков полез за сигаретами. Сунул одну, мятую, кривую, в рот. Проходившая мимо, из детского отделения с эмалированным ведром с надписью «пищеблок», пожилая санитарочка коротким пальцем ему погрозила.

– Молодой человек!

– Простите, – смутился Миха, смял в кулаке сигарету.

Сердце у него выпрыгивало через рёбра на волю.

«К гипнотизеру, что ли, какому на приём сходить? Чтобы вытравил напрочь из мозгов ошмётки этой мутной истории! Не случись её, не выперли бы из прокуратуры. По крайней мере, тогда…»

Мимо проходили люди, все в больничных накидках или халатах. Открывались и закрывались двери грузового лифта, медсестра закатила туда громыхающую каталку. Пробежали выскользнувшие из отделения два крохотных пацанчика. У одного, пшеничноволосенького, в брючках на помочах, пластырем был залеплен один глаз.

Миха опять стал чесаться.

Цокая шпильками как козочка, в накрахмаленном халатике, с журналом под мышкой небрежно зажатым, продефилировала красивая молодая врачиха.

Ей бы на подиум! Или на худой конец – в стрип-клуб, к хромированному шесту.

Маштаков успел рассмотреть красавицу с нескольких ракурсов. Все они оказались чрезвычайно для неё выгодными.

Профиль, – в котором умопомрачительно просматривался отставленный высокий задок. Вид сзади – гитарный разбег бедер от осиной талии. Михе даже шлейфа от её духов заморских досталось, сумасводительных.

«А ещё медицина у нас жалуется, что мало получает! Вся как ёлка – в червоном золоте!»

Через полчаса он не вытерпел, поднялся в травму, перекурил в мужском туалете.

Подслушал там содержательный разговор трёх больных на костылях, с загипсованными ногами. Мужики забивали на то, кто из них быстрее дошкандыбает до палаты. Спорили по-взрослому, на фанфурик спирта для ванн «Трояр», который в последнее время приобрёл в среде пьяниц огромную популярность.

Двухсотпятидесятиграммовый флакон девяностоградусного денатурата при самом щадящем разливе превосходил пузырь водки. А стоил суррогат пятнашку всего-то! Сопутствующие возможности ослепнуть или оказаться разбитым параличом алчущими в расчёт не принимались.

На обратном пути на лестнице Миха столкнулся с участковым Муравьевым, который, экономно расходуя силы, поднимался в гору, придерживаясь за поручень.

– Привет, Анатольич!

– Здравия желаю, – участковый остановился, протянул руку. – Ты в отпуске вроде, Миш?

– Да я по личным делам, – Маштаков отмахнулся, стремясь избежать развития темы; врать ему не хотелось, задора не было.

Ан не получилось, майор отличался основательностью.

– Из домашних, что ль, кто у тебя захворал? – спросил он участливо.

– Не, приятель один… старинный… школьный, – Миха разглядывал стенку, выложенную пористым туфом.

– А-а-а! – понимающе протянул участковый. – А я по сообщениям приехал. Дежурю сутки!

– Счастливо отдежурить, Юрий Анатольич…

– Бывай и ты здоров, Миша. За «раскрытие» спасибо, хоть начальство отстало от меня с «палками» этими грёбаными… Не знаю, надолго ли?

Маштаков не мог избавиться от липнущего ощущения, что майор смотрит и разговаривает не просто, а с прищуром, с подозрением.

Хотя знал ведь, что это ерунда полная!

Вернувшись на свой обжитой «энпэ», к подоконнику напротив дверей лифта, Миха стал примериваться, как с одного раза без осечки запрыгнуть на широкое удобное сиденье.

Внезапно резко распахнулась стеклянная рифлёная дверь гинекологии. Вывалившаяся вместе с отворившейся наружу створкой, на ручку ее опираясь, габаритистая медичка обратилась к нему толстым голосом:

– Мужчина, это вы с Кравцовой?

– Да-а, – Маштаков сделал вперёд крохотный шажок.

Понимая – что-то снова не в масть легло.

– Пройдите в отделение, – тётка в халате, под которым проступало несколько ярусов изобильного тела, отступила, пропуская внутрь.

– А что случилось?

– Забирайте свою Кравцову.

Ирка сидела в кресле из кожзама в первом налево кабине-тике, типа отстойника. Из мебели в котором – ещё одно кресло, кушетка, столик на жидких ножках и стул. На стене красовался плакат «Меры предосторожности после аборта».

Ирка была бледная, как побелка, страшно спавшая с лица. За какие-то два часа! Вся в слезах и в соплях истеричных самых настоящих. Она отрывисто хлюпала, перемежая утробные всхлипы с короткими басовитыми завываниями.

– У-у-у!

– Ир, чё с тобой, тебе плохо? – Миха наклонился над женщиной, попытался руку ей на плечо положить.

Ирка дёрнула плечом, сошвыривая его ладонь.

– Суки больничные! Твари!

– Да чего случилось-то? – Маштаков бегал глазами с икавшей Ирки на толстую медсестру.