В понедельник дела не делаются

Та стояла, похожая на монумент, с коричневой бархатной бородавочкой на налитом подбородке. Из бородавочки произрастал жёсткий витой волосок.

– Увозите её отсюда, мужчина, быстрее. Пока милицию не вызвали.

– Какую милицию? Зачем? Причём тут милиция?!

В таких случаях в кино находчивые действующие лица милицейской национальности говорят, одновременно демонстрируя красную книжку: «Мы уже здесь».

Миха накидывал сумбурные вопросы, ответов на которые не получал.

Немного прояснили и слова медсеструхи:

– Она доктора избила.

– Как избила?! За что?

– Давайте, давайте, мужчина, поживее уезжайте от греха, – похоже было, что толстуха строжничала для порядку, толстые редко бывают злобными.

Маштаков с усилием, под локти поставил всхлипывавшую Ирку на ноги. Придерживая её за руку (во вторую медсестра сунула пакет со скарбом), довёл подругу до лифта. В кабине лифта Ира снова разревелась безобразным басом.

– Тише вы! – пигалица-лифтёрша оторвалась от обложенного газеткой покет-бука.

– Извините, – Миха самой искренней интонацией попытался загладить причинённый лифтёрше моральный ущерб при исполнении служебных обязанностей.

Иркин вой перекрывал скрежет обоих двигателей лифта и металлическое чавканье разматывающихся стальных тросов.

Гардеробщица посоветовала:

– Валерьяночки ей дайте.

Пока до Иркиного дома добрались, Маштаков последние миллиграммы нервов истратил.

Дома Ирка в одежде, в сапогах повалилась на диван. Включённую в медсанчасти сирену не вырубила, наоборот, нарастила громкость.

«Ничё, дома пускай орёт, до одиннадцати часов вечера законом разрешается! Сейчас в лавку сбегаю, куплю успокоительного. Ей и себе… заместо валерьянки».

Он пересчитал остатки от занятых утром пяти сотен. Шестьдесят рублей с какими-то копейками.

«Водку ей нельзя, наверное, после такого дела? А краснухой меня не проймёт. Да и дорогое оно, чёрт, вино…»

Поглядывая на ничком уткнувшуюся в угол дивана женщину, спину которой продолжали сотрясать безутешные рыдания, Миха обследовал содержимое её бара. Оказалось, что ни в какую лавку бегать и не надо. Всё в наличии.

Миха вытащил бутылку красного креплёного вина, заценил нарядную, в тисненых медалях этикетку.

– Семнадцать оборотов, сахара одиннадцать процентов.

Производство Дагестан…

И название было символичное, под стать случаю – «Весёлый монах».

Штопор Миха не нашёл, а у Ирки выведывать было бесполезно. Пробку он своим ключом от реечного замка протолкал внутрь. Разлил вино в чашки, себе – полную, подруге – благоразумно на палец ниже краёв, чтобы не расплескала в сердцах.

После ряда попыток, неожиданных резких выкидываний рук назад, ругательств, по большому счёту несправедливых, хотя, конечно, отчасти виновником сегодняшней ситуации являлся и он сам, Ирка судорожными крупными глотками заглотила граммов сто лекарственного препарата.

Миха выпил только после этого. Не выпил – выхлебал истово, подобно исстрадавшемуся по воде в пустыне путнику. Доподлинно зная, что единственная чеплашка не способна принести ему облегчения. По этой причине сразу повторил. Вино Ирка держала неплохое, приятное на вкус. В башке зашумело, как на экране телевизора ночью, когда все передачи кончаются.

Маштаков набитым глазом профи оценил наполненность пузыря.

«Ещё на один разлив! И за водкой идти!»

Мелькнуло нахмуренное Татьянино лицо, нахохлившиеся девчонки. Отмахнулся торопливо: «Потом, не сейчас!»

По дороге в магазин покурил. На улице резал холодный сильный ветер, аж пригибаться приходилось.

К его возвращению Ира поуспокоилась. Ушла в ванную, махнула рукой на Маштакова:

– Не смот’и на меня!

Вернулась в длинном махровом халате, умытая, но по-прежнему с распухшими веками и носом, похожим на помидор. Миха за многие годы впервые увидел подругу совершенно без косметики.

«Чудно как. Сразу глазки стали маленькие, реснички – крохотные, губы – бесцветные… Вот бабы!»

– Погоди, я поесть собе’у, – глухо произнесла Ирка, глянув на уже наполненные две стопочки.

Бутылку «Шуйской столетней» Миха положил в морозилку, на пакет перемёрзших пельменей.

Споловинив с гримасой отвращения стопку, пожевав жареной картошки, Ирка стала рассказывать, что приключилось с ней в гинекологии.

Речь её состояла на девяносто процентов из ненорматива, то и дело её пробивало на слёзы, из которых кидало в дурную ржачку.

Воспроизвести дословно её рассказ трудно, почти невозможно.

Но у Маштакова в голове будто синхронный переводчик работал, переводил Иркины вопли и мат в более-менее внятный, причёсанный текст, одновременно адаптируя его.

Короче, вышло всё так.

Ира была уже в операционной, улеглась на стол. Тут же ещё две такие пассажирки, аборт – операция несложная, хотя и с плохо предсказуемыми последствиями, потому что всё вслепую делается, велик процент травмирования стенок матки.

Анестезиолог поочередно дал всем наркоз, Ирке – последней.

Как научили, она начала обратный отсчёт от десяти.

– Де-евять… во-о-осемь…

Сознание смеркалось, краски пожухли, выцвели. Глухими, убаюкивающими сделались звуки.

Вдруг врачиха открыла дверь и в операционную стали входить люди в белых халатах… Один, другой, следующий…