В понедельник дела не делаются

Виктор Петрович заполнил требование на вывод и прошел в следственный кабинет. Обстановка там была убогой. Два шатких стола, по паре стульев, привинченных к полу подле каждого, постоянно открывающаяся самопроизвольно дверь, закопченный потолок, жестяной короб неработающей принудительной вентиляции. Спёртый, будто прессованный воздух.

Коваленко снял мокрую куртку, аккуратно её свернул и повесил на спинку стула. Зонт и головной убор положил на стол, предварительно постелив два стандартных листка.

«На голову, все-таки, кепку надеваю».

Постовой завёл набушмаченного Фадеева. Бородатая челюсть вперёд выставлена, руки – за спиной. Виктор Петрович жестом гостеприимного хозяина предложил ему располагаться на стуле напротив.

– Вы меня, наверное, Фадеев не знаете? Я заместитель прокурора Коваленко Виктор Петрович.

– Слы-ышал про вас, – сдержанно ответил арестованный и, щурясь в сторону, поинтересовался как бы между прочим. – А вы курите?

Среди рецидивистов бытовало распространенное заблуждение, что следакам и прокурорам на курево для сидельцев специальные деньги выделяются.

– Курю, – кивнул зампрокурора. – Сейчас покурим.

Главной достопримечательностью внешнего облика Фадеева являлась борода. Окладистая, русая, густая… как у Высоцкого, когда актёр готовился к несостоявшейся роли Емельяна Пугачева.

«Надо же, за полтора месяца такая бородища умудрилась вырасти!»

Ещё по утратившей отечность физиономии Фадеева читалось, что он давно не пил. Виктор Петрович осязаемо чувствовал, что внутренне Фадеев напряжен до звона. Удивительно, как хорошо он при этом держался внешне.

Коваленко попросил милиционера принести пепельницу.

Правилами внутреннего распорядка в ИВС запрещено курить, но для надзирающего прокурора было сделано исключение. Фадеев взял протянутую сигарету, прикурил. Виктор Петрович тоже закурил за компанию, хотя и без этого дышать в трюме было нечем.

Под хорошую сигаретку Коваленко перешел с Фадеевым на «ты». В одностороннем, естественно, порядке.

– Где столько времени бегал, Виталий? – спросил, порывисто затягиваясь.

– В лесу жил, – смиренно ответил тот и, предугадывая следующий вопрос, вздохнул с демонстрируемой обидой. – Вот никто мне не верит, а я жил в лесу. В шалаше…

– Ла-адно, дело прошлое, – заместитель прокурора рукой махнул. – В коллективном саду дох? В Юдихе?! Номер участка сказать?

Фадеев замешкался, подкусил губу и увёл к потолку глаза.

Вошедший в забытый со времён следственной молодости образ рубахи-парня Виктор Петрович налёг мягкой грудью на край стола, поощряя к откровенности:

– Ну чего ты? Я не под протокол. Та-ак, спортивного интереса ради.

– Что это меняет? Хозяева не знали, а мать прав не имеете за сына мытарить!

Информация Птицына, выходит, была правильной. Только малость запоздавшей. Шкурой почуявший опасность зверь покинул лёжку.

– Читал в газете про себя? Как в фильме про ковбоев:

«Wanted». И вознаграждение за поимку…

– Ага, целую штуку деревянных посулили! – оживился Фадеев. – Чита-ал… Вы из меня вообще какого-то заклятого сутенера сделали…

Это «Уездное обозрение» с подачи следствия большой репортаж опубликовало. С сюжетными фотографиями – покосившийся родовой дом Фадеевых, разрытый могильник, в который житель Соломино, один из мужиков, вытаскивавших труп «плечевой», тыкал пальцем.

– Аккуратно в коллективном саду почта работает, – заметил Коваленко.

Фадеев пропустил шпильку мимо ушей. Вообще он оказался более развитым, чем можно было предположить по его анкетным данным.

Помолчав, он продолжил тему:

– Когда в прошлый раз сажали, то-оже в газете про меня статью тиснули… в областной… Как оружие с завода хитил, чтоб, значить, чуркам загнать… боевика-ам! А взял-то всего два ствола пулеметных… По дури…

– На охоту ходить, – подсказал заместитель прокурора, затушив окурок в пепельнице – креманке для мороженого, изготовленной из нержавейки.

И, выпрямившись, быстро взглянул на Фадеева. Успел ухватить бесконечную ненависть в суженных глазах. Моментом, впрочем, спрятанную. Было бы противоестественным ожидать от него иных чувств к прокуратуре.

Направляемый грамотными вопросами в нужное русло, Фадеев рассказал, что сбежал из ментовки, собственно, из-за вензаболевания. Опера из сорок девятого кабинета наобещали ему, что в СИЗО он живьём сгниет от триппера. А оказалось, лечится этот недуг не дольше насморка. Даже без всяких уколов, чисто одними таблетками. «Трихопол» или там «ампициллин», в каждой аптеке продаются. Была мыслишка одна – свалить на хрен на Урал к дядьке, но не имелось для путешествия ни документов, ни денег. Всем он вдруг оказался в тягость. Фадеев признался, что мать навещала его пару раз. Принесла демисезонное пальто и стёганые рыбацкие штаны, на дворе – не май месяц.

Ну и хавки, само собой… Коваленко спорить не стал – пусть будет только пару раз. Ещё Фадеев поведал, что по жизни он крестьянин, все поднимал своими руками – дом, сад-огород. Как тяжело ему всегда все доставалось. Как ломовому коню…

Виктор Петрович подыграл ему показным сочувствием:

– Неужто постояльцы твои совсем не помогали?