В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва

Я жалел, что развязал алую ленту, когда-то стянувшую эту стопку старых писем. Мне было горько, больно, смутно. Но когда я подумаю, что все это было покрыто любовью, когда я вспомню, что мама никогда не укорила передо мною человека, который дал ей так мало счастья и так много страданья, когда я вновь представлю себе, с какой любовью она всегда вспоминала его любовь, и какою радостною представлялась ей ее первая любовь, и как благодарна она была ему за любовь, – я благодарю маму и за эту стопку писем давних лет: она дала мне, старику, великий урок великой любви, которая «долготерпит» и все прощает. И я рад, что ношу имя этого несчастного, доброго и благородного человека, вся не вина, а беда которого была в том, что он жил, «в закон себе вменяя страстей единый произвол»[83]. Мать учила меня молиться за него. Это значит, что она научила меня любить его.

После смерти Сергея Сергеевича мама осталась жить у свекрови. Нелегко ей жилось. Бездетная, она не пустила тех корней в семью, которые признавались бы подлинным родством.

Свекровь уважала ее, но у властной счастливицы ни к кому не было ни теплого чувства, ни любви. Счастье – или то, что люди считают за счастье, – валило к ней: она дважды выигрывала на «внутренние займы» – 75 тысяч и 100 тысяч, не считая более мелких сумм (а самая мелкая была тогда 500 рублей). В самую коронацию Александра III случился у нее во флигеле пожар. Моментально примчались пожарные команды. Флигель был спасен. А она, укутанная в соболью тальму, охала и стонала, сидя в кресле в саду, будто лишаясь всего достоянья. «Настя, – посылала она невестку, – поди проси вон того высокого, с бакенбардами, он главный у пожарных, чтоб отстояли дом». – «Да все уж благополучно, мамаша». – «Ах, как ты так можешь говорить! Опять может загореться…» И добилась-таки, что высокий с бакенбардами подошел к ней, вежливо ее успокаивал, а она поручала ему: «Вы уж успокойте меня, батюшка, велите пожарным не уезжать: а ну как опять загорится?»

Ей успели шепнуть, что «высокий с бакенбардами» – великий князь Николай Николаевич старший, прискакавший на пожар из Кремля, но она нисколько не переменила тона (умная старуха и раньше догадалась, кто перед ней) и продолжала по-прежнему: «Уж успокойте, батюшка, меня, прикажите…» Великий князь, улыбаясь и почтительно откланявшись ей, приказал брандмайору: «Успокойте их. Сделайте, как они хотят». И пожарные всю ночь провели на дворе Ольги Васильевны, карауля покой и добро умной и властной старухи.

Так было всюду и всегда. Все бывало по ее воле.

Горячие, властные сыновья (все в нее), не ладившие друг с другом, подчинялись ей. Стоит им поднять при ней спор, как она властно приказывала:

– Замолчите! Говорите о лошадях!

И они говорили о лошадях. Правда, они были все страстные лошадники.

Мама была нужна Ольге Васильевне. У бабушки жили сироты, мальчик и девочка, дети ее покойной дочери. Она не доверяла их воспитанье их отцу. Воспитывала их мама. Дети были трудные, но вышли в люди. Дочь вышла за Жемочкина[84], брата мужа моей сестры. Сын отлично кончил гимназию и университет. Был замешан, к ужасу бабушки, в студенческих волнениях. Я встречал переводы Иеринга[85] с его именем. Конечно, мама не услышала и простого спасибо за свой труд ни от них, ни от родных.

Мама жила на Болвановке вдовою любимого сына бабушки Ольги Васильевны, но никогда не получала от нее даже карманных денег. А между тем сердце ее разрывалось от заботы: дедушка Василий Алексеевич не мог содержать семью и скоро умер. Бабушка с тетей остались без всяких средств. Маме надо было решиться на что-то, чтобы не оставить свою мать без хлеба. И она решилась: она вышла замуж за моего отца.

Это был подвиг в полном и точном смысле слова. Она совершила его ради матери.