В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва

Был и еще один примечательный образ – Трех Святителей. По письму его можно было отнести к началу XIX либо к концу XVIII столетия. Свидетельствовал он об уважении предков моих ко «вселенским учителям и святителям», а свидетельством этого уважения было то, что «образ был нарочито заказан иконописцу» и велено было ему по сторонам Трех Святителей приписать святых Зенона, Евдокию и других угодников, тезоименитых деду моему, бабке, прадеду, прабабке и т. д.

Портретов этих родичей моих (кроме деда) не сохранилось, да и вряд ли существовали эти портреты, но лики их тезоименитых святых хорошо указывают, каким родословием дорожили предки мои.

Вспоминаю семейные же иконы у тетушки Елизаветы Зиновеевны – она была старшая сестра отца и, при всей своей бедности, дорожила «Божиим милосердием» в тяжелых ризах, со скатным жемчугом. Величайшим горем, постигшим ее, была гибель этих икон в огне пожара в московском замоскворецком захолустье. Она сама еле спаслась от огня: деревянный домишко вспыхнул, как порох, и развеялся, как прах.

Эти образа, вывезенные из Калуги, хранили безымянную летопись старого купеческого рода, к которому я принадлежу.

Хранил эту летопись и старый помянник, подававшийся за обедню и на панихиду в родительскую субботу: в нем было много десятков имен, писанных уставом, – но ни при одном имени не было гордого «болярина» такого-то, как в дворянских помянниках, но был, сколько помню, один «игумен», один или два «воина», много «младенцев» – и только. Никаких других житейских поименований не оставили по себе мои предки – все они: и те, что молились «Семи отрокам» при Тишайшем царе Алексее Михайловиче, и те, что поклонялись Спасу при грозном его сыне[109], – все были только «рабы Божии» и никаких других прозваний не искали и не оставили по себе.

Раскрываю молитвослов славянской печати, издания Киево-Печерской лавры 1825 года, месяца мая, и читаю на вклеенном листке: «Сип святцы Зиновея Осипова…» Это – молитвослов моего деда, но это же и маленькая летопись. На одном из листков написано:

«1841 года Мая 28-го дня в 5 часов пополудни преставилась родительница наша Авдотья Артамоновна». Это запись о смерти матери моего отца, а близко к ней есть и другая запись: «1843 года, ноября 12-го дня совершился второй брак Зиновея Осипова <…>[110]с девицею Екатериною Алексеевной Петровой в Никольском приходе, при протоиерее Дмитрии Исаеве». Это – запись о дне, в который вступила в семью мачеха моего отца. А на одном из следующих листов краткая отмета: «1849 года июля 6 родитель наш Зиновей Осипович <…>[111] покончил жизнь свою в Киеве в 11 часов пополудни».

Мой отец Николай Зиновеевич родился 25 марта – в Благовещение – 1832 года. Стало быть, девяти лет лишился он матери, а семнадцати лет – отца.

В купеческих семьях был обычай на молитвословах и Псалтирях делать отметы семейной хроники. У мамы моей для сего имелся «Памятник веры», где на особые страницы наносились числа наших рождений и заносились события семейной достопамятности.

Иконы хранили еще и другую летопись, роднившую отца моего с русскими людьми XVII века: это – летопись богомолий по святым местам. В гостиной у нас висело, как я сказал, «Успение» той самой меры, что в Великой церкви Киево-Печерской лавры, а на нем была надпись, что образ сей даден в благословение отцу моему от старейшей обители русской. В других комнатах были образа – «Явление Иоанна Богослова Авраамию Ростовскому», «Явление Святой Троицы преп. Александру Свирскому». Это также были памятники паломничества в древний Ростов, а в честь Александра Свирского был назван отцом второй сын, мой единокровный брат и мой же крестный отец Александр Николаевич.

Под «угольником», хранившим образа в спальне отца, находится маленький шкафчик, а в нем сберегались пузырьки с освященным маслом и бутылки со святой водой из разных мест православной Руси – из Почаева, от «стопы Богоматери», из Воронежа – от Митрофания и из родной Калуги от Тихона Калужского. <…>

Живо вспоминаю тихую и молчаливую монахиню Хионию из Никитского монастыря. Она дважды с помощью отца путешествовала в старый Иерусалим и привезла нам, детям, чудесных верблюдов, резанных арабами из пальмового дерева, с надписью: «Hierusalem». Она же привезла отцу «Сионский песнопевец», изданный в Иерусалиме на славянском языке, – сборник молитв, обращенных к Гробу Господню.

Вспоминаю образа, книги, предметы, связанные с отцом и его верою, но не вспоминаю лиц.