В русском жанре. Из жизни читателя

А по радио всё долбят: «отучение в три дня... по методу... Довженко...». Какой там Довженко, когда сам угрюмый Лев Николаевич Толстой, оторванный от страниц, раз 1887 год, подумать только, «Крейцеровой сонаты», стоит в блузе, в од­ной руке стакан чаю на блюдечке держит, а в другой папи­росу.

Курили, курят и будут курить. То, что американцы бе­гают и не едят мяса, а сигареты выживают из своей страны в наши, третьи страны, ничего не значит. Сегодня не курят, завтра дым из-за океана повалит столбом. Довженко!

***

Чехов в каком-то рассказе с недоумением вспоминает борь­бу, которую вели в гимназиях с курением: достаточно было увидеть инспектору гимназиста с папироской, как собирал­ся педсовет и виновного изгоняли. Когда я учился (50—60-е годы), таких репрессий не было, но и такого, как нынче, ког­да ученики у дверей школы курят под взглядами учителей, тоже не снилось. И мне чего-то жалко. Сколько всякого со­провождало курение в школе... Добыть папиросу, спрятать­ся, но дать знать, что уже курящий, особенно девочкам. Ах, школьный сортир! Последнее прибежище прогульщика. Из женщин лишь завуч, полувходя туда, кричала: «Петрусенко, выходи, я знаю, что ты здесь!». Когда же отчаявшись, она де­лала попытку внедриться в помещение, то все там находившиеся срочно спускали штаны и, усаживаясь вдоль стены, всеми средствами имитировали активный акт дефекации и одновременно, с гневной стыдливостью, протестовали.

Но это тогда, когда в школе отсутствовал Пётр Григорье­вич, преподаватель столярного дела, который специализи­ровался на борьбе с курильщиками, будучи сам некурящим. Человек он был добродушный. В те годы мы крепко задружились с Кубой, и Остров Свободы стал поставлять в нашу страну свою табачную продукцию, из которой выделялись сигары. Каких только сигар, доступных в другой стране лишь богачам, не имел самый занюханный киоск «Союзпечати». Среди «Правд» и «Мурзилок» обретались деревянные коро­бочки с открытыми крышками, на внутренней стороне кото­рых, густо усыпанных золотыми гербами, располагались за­влекательные колониальные сцены в манере Буше: пастухи, пастушки, козы, кони, кареты, облака, банты. Внутренность коробок была выложена хрустящей бумагой с гербами тож, а уже в ней, как в колыбельке, лежали матово-коричневые, съедобные на вид сигары с одним закруглённым, как бы за­лизанным концом. Ещё были маленькие сигарки, и самые дорогие сигары, каждая из которых имела собственное по­мещение в виде дюралевого цилиндра с завинчивающейся крышкой. Я украл у старшего брата одну сигару.

Курили мы её в течение трёх перемен и ещё оставался порядочный кусок. Утро началось с откусывания кончика и компетентного мнения, что за границей есть специальные щипчики, которыми этот кончик откусывают. Думаю, сведе­ния были почерпнуты из романа Алексея Толстого «Гипербо­лоид инженера Гарина», где уж если миллиардер откусывает кончик сигары ножничками, так они непременно золотые; по поводу последнего свойства литературы, желающей угодить определённому читателю, как-то ехидно заметил Ф.М. Достоевский: «Положим, граф Монте-Кристо богат, но зачем изумрудный флакончик для яду?»

Начинали курить с трудом, дым долго не шёл, сигара клёкла во ртах и выдавала дым неровными порциями, от иных пробирал озноб и кашель. По звонку её приходилось тушить, и она начинала оглушительно вонять, распростра­няясь и через две завёрнутые бумажки, так что Евгения Валентиновна повела носом и сказала: «Демидов с утра на­курился», — а неповинный Демидов обиженно загнусавил: «Чё Демидов, чё опять Демидов...» В последнюю переме­ну я не стал делиться ни с кем оставшимся счастьем и под остолбенелыми взорами первоклассников, пользуясь при­обретёнными за день навыками, ловко раскурил толстый и уже размахрённый окурок. Но счастье длилось недолго. В сортире возник Пётр Григорьевич. Его, конечно, удивил предмет моего наслаждения. Прищуря маленькие глазки, он быстро шагнул ко мне и, очень ловко выдернув изо рта сигару, сделал то, чего не делал с папиросками: наклонив­шись к очку, он осторожно ткнул туда сигарою, которая воз­мущённо зашипела, и, достав её оттуда, сделал вид, что тычет ею мне в рожу: «У, так бы и... — И подтолкнув в спину: — Иди отсюдова!»

***