В русском жанре. Из жизни читателя

Этот молодой поэт мирно работал на Улешовской нефте­базе, пока не спознался с литературой в лице саратовских поэ­тов Т. Что те были пьяницами, так же естественно, как и то, о чём они писали. Стихи и одного, и другого Т. печатали, но на службу их брать опасались, особенно после того, как они в компании с прозаиком К., служа в газете пригородно­го района, ухитрились не только растащить по домам столы и стулья, но и пропить настольные лампы, а также редакцио­нную лошадь, которую отвели в Глебучев овраг, где прода­ли на мясо татарам. Молодой С. покатился по их дорожке, но не хватило дыхания. На долгие годы он стал исчадием местной писательской организации. То падая, то временно исправляясь, но так и не дождавшись писательского биле­та, он делался с годами агрессивен. На беду организации, он обладал другим, более серьёзным билетом, полученным ещё на нефтебазе, что не позволяло вовсе избавить литера­турную общественность от его присутствия. Более того, его в светлые периоды, в силу билета и происхождения, назна­чали на должности, которые поэтам Т. не доверяли именно за происхождение, например, главным редактором художе­ственного вещания на местном ТВ, и тогда страдалец оты­грывался на погубивших его старших товарищах. Но свет­лые периоды становились всё короче, и С. переводили на традиционное место — грузчиком облкниготорга, где уже трудился, например, даже один бывший редактор областной партийной газеты. Наконец, уже в 70-е годы, С. был билета лишён, и последние его появления на поверхности носили эпизодический характер участия С. в похоронах старших товарищей, на которых он себя вёл подобно фольклорной плачее, или чтения его уже перед младшими товарищами похабных стихов, в сочинении которых он проявлял недю­жинную изобретательность и, если бы занялся ими всерьёз, то в наше раскрепощённое время вполне мог бы стяжать литературную славу и средства.

Вот что такое и зачем кому нужна была поэзия в те годы!

***

Известного писателя П. выбрали главным редактором из­вестного московского журнала. И теперь редакторство П. — любимая тема для пересудов в его литературном кругу. То в президиум он спешит на заседание, то с особым поворотом тела усаживается в авто, то какую-то странную редколлегию проведёт, с приглашением со стороны как бы воспитателя работников редакции. Главное же: режет и рубит рукописи товарищей по неестественным для них причинам. Озлобля­ются на П. товарищи. А он всё более мрачнеет, жалуется на тяжкую редакторскую долю. Объясняют товарищи пере­мены свойствами характера П. Возможно, так, я его мало знаю. Но я неплохо изучил редакторскую профессию и её носителей. И во всём поведении П. вижу его стремление быть настоящим редактором. А понятие настоящего редак­тора сформировалось у нас под впечатлением редакторских фигур, которые с царских ещё пор, а уж про советские и го­ворить нечего, брали на себя груз ответственности, что-то пробивали, спасали, имели выход в сферы, безчиновному литератору недоступные, причастны были тайнам высшего порядка. Редакторская фигура была тяжеловесной, само это сочетание конечного определения и сугубого подлежащего «главный редактор», даже и вне литературного мира застав­ляло людей настораживаться и вчуже уважать.

И вот всё враз рухнуло.

Жаль мне редактора бедного!

Долго он будет грустить,

Что направления вредного

Негде ему проводить.

Н.А. Некрасов

Не надо ехать в цензуру — или, как говаривалось в мос­ковских редакциях: «наш отправился на Китайский...», то есть в Главлит в Китайском проезде. А то и на Старую пло­щадь. Он делал то, что мог сделать (или не сделать) только он и никто другой. Его могли снять с работы («освободить»), но пока он сидел на своём месте, при всём «тоталитаризме» всё-таки решать — печатать или не печатать — и ставить за­ветную резолюцию на рукописи мог только он. А теперь?

А теперь ни Китайского, ни Старой, ни обкомов, ни зависи­мости твоей и от тебя. Несколько мальчишек, сумевших раз­добыть деньжат, могут в день-другой открыть новый журнал и печатать там, чего желают. Фокус литературной ответствен­ности переместился неизвестно куда, куда-то в безответствен­ные писательские головы. Редактору надо лишь читать руко­писи со товарищи да решать: да — нет. Скучно, вяло и тускло. И, думаю, П., сохранивший в воображении нетленным образ главного редактора минувшей эпохи, создаёт условия для соб­ственной деятельности, с каковой целью как бы выстраивает препятствия для публикаций, ссылаясь на политические при­чины, несвоевременность появления энной вещи в печати и т. п., что и приводит в изумление его товарищей.

Впрочем, теперь дело чести главного редактора — до­быть денег для издания, и, кажется, П. с этим недурно справ­ляется. И всё же жаль, что нельзя, садясь в машину, бросить: «В цека».

***

Не знаю, заметил ли кто, что русские поэты писали критики куда больше русских прозаиков. К чему бы это?

Поэзия — это чистое воображение, чувство, прямая сло­весность, её глагол есть выражение божественного в чело­веке, а критика — трезвый взгляд на это самое чистое ху­дожество.