В русском жанре. Из жизни читателя

Примечательно неустанное хождение Бабеля в народ. Оно продолжалось и после всем известного пребывания в Первой Конной. В те годы, когда он мог благоденствовать в Москве (и подобно коллегам имитировать «творческие командиров­ки»), Бабель без устали ехал туда, где мог быть «материал», жил в совхозах, на конезаводах, в глуши. Того же истока и его жадное, если не сказать наглое, вторжение в жизнь вер­хов, связь с женой Ежова и прочее. Если сюда же положить то немногое, что написано им в тридцатые годы, текстовки к номерам пропагандистского «СССР на стройке» и вспом­нить «Одесские рассказы», будет понятнее драма этого не­заурядного человека, бившегося за возможность и право стать классиком советской литературы. Его загадочное малописание, которое В. Шкловский с присущим ему хамским остроумием определил как литературную импотенцию, про­исходило из той же цели быть классиком. Он должен был быть — «золотым пером», но и — советским пером. Над со­вмещением невозможного он бился, пока не остановили.

***

«Пьяный Катаев сел, никем не прошенный к столу, Пете сказал, что он написал — барахло — а не декорации, Грише Конскому — что он плохой актёр, хотя никогда его не видел на сцене и, может быть, даже в жизни. Наконец все так обо­злились на него, что у всех явилось желание ударить его, но вдруг Миша тихо и серьёзно ему сказал: “Вы бездарный дра­матург, от этого всем завидуете и злитесь. Валя, вы жопа”.

Катаев ушёл мрачный, не прощаясь» (запись из дневника Е. С. Булгаковой от 25 марта 1939 года).

Катаев всех пережил и написал «Алмазный мой венец», где не мог скрыть своей всепоглощающей зависти. Чему же он мог завидовать? Он ведь не просто с насмешкою и «корректировками» изобразил всех, и Есенина-Королевича, и Булгакова-Синеглазого, и даже младшего брата, с соавто­ром, но именно с завистью. Но ведь Валентин Катаев, дейст­вительно плохой драматург, был талантливым прозаиком. Его изобразительное мастерство никак не уступает булга­ковскому. Чему же он завидовал?

Вероятно, всему. Он был настоящим, большим завист­ником, и зависть его была разнообразна. Он мог завидовать поэтическому гению Есенина, величию Бунина, силе Маяков­ского, чистоте Пастернака, свободе Булгакова, успеху Ильфа и Петрова.

***

«...и польская газета «Курьер Пораны», близкая к Минис­терству иностранных дел, уже требовала расширения Поль­ши до границы 1772 года» («Золотой телёнок»).

***

«Край непуганых идиотов» (И. Ильф). Это издевательство над Пришвиным или над идиотами? Пришвин мог читать эту фразу, но почему-то трудно представить его реакцию. Пришвина в любой эпохе трудно представить. Очень редко кто может на память правильно назвать даты его жизни. Он кажется человеком другого поколения, чем, скажем, Куприн или Бунин, намного моложе. А он всего на 3 года их моложе и умер лишь годом позже Бунина. Пришвин — на 7 лет стар­ше Блока! Трудно вообразим он и как дореволюционный писатель, петербуржец, участник заседаний Религиозно­философского общества и т.д. Ещё менее вообразим он как советский писатель, орденоносец. Его дневники, которые сейчас печатаются, показывают человека очень независи­мого, нелюдимого и недоброго, который, впрочем, живо ин­тересовался не только большой политикой, но и интригами в Союзе писателей.

***

Вижу, что долгое время ошибался, старясь поверить вмес­те со многими, что вершина бунинских сочинений — это «Тёмные аллеи». Даже «Деревня» гораздо сильнее и ярче, просто словесно интереснее, не говоря уж о всех дивных вещах его расцвета: «Игнат», «Захар Воробьёв», «Князь во князьях», «Я всё молчу». Есть и совсем ранние, но сильные вещи: «Учитель». Упадок, таимый во всё большей изощрён­ности, начался у него ещё в России, он очевиден, даже нагля­ден в «Грамматике любви», «Господине из Сан-Франциско» и особенно, конечно, в «Петлистых ушах». А перевал, с кото­рого дорога пошла вниз, начался с «Дела корнета Елагина» и коротеньких рассказов 1930 года. «Тёмные аллеи» книга во многом маразматическая. «Зойку и Валерию», все эти бесконечные подглядывания и поднюхивания за снимаемы­ми трусиками, читать просто стыдно.

***

А сколько предугадано, объяснено наперёд в той же «Дерев­не» из нашего советского периода! Один Серый с Дениской чего стоят, явные члены какого-нибудь комбеда или ЧОНа, описанные ещё в 1909 году.

***

— А не знаешь, зачем суд приехал?

— Депутата судить... Говорят, реку хотел отравить.

— Депутата? Дурак, да разве депутаты этим занимаются?

— А чума их знает...

Бунин И. А. Деревня.

***

Практические советы и планы В. Жириновского напомнили мне записки одного старичка. Вот они.

«Из японской статистики

Выписываю полностью заметку в газете «Коммунист»: «Согласно данным токийских статистиков, в 1970 году каж­дые 16 секунд рождался один японец, каждые 44 секунды один японец умирал, каждые 31 секунду он женился, а каж­дые пять минут 30 секунд подавал заявление о разводе» (АПН). Следовательно, рождаемость в три раза выше умира­ющих. А ведь у японцев территория-то с мышиный хвост!.. Нельзя ли им полегче бы?

В чём я сомневаюсь