В садах Эпикура

Рождество празднуется в Венгрии в конце декабря (кажется, 23). Мы были в каком-то небольшом городке близ словацкой границы. Майор Басаргин, капитан Меньшиков и я выбирали время и ездили верхом по красивым окрестностям. С морозца возвращались разгоряченные ездой, прикладывались к трофейному рому. Так или иначе, мы постоянно общались с местными жителями. Интересная деталь: наши отношения и с румынами, и с венграми сразу налаживались и становились непринужденными. Не помню случая, чтобы нас кто-нибудь боялся. Исключение составляла Ньиредьхаза. Не об этом я говорил. Вот и теперь в Отделе убирала, стирала (разумеется, за плату) молодая черноглазая мадьярка. Обычно мы вместе обедали тем, что приносил из столовой общий ординарец Потап, дополнительным пайком, винцом, ромом или спиртом. Молоденькая мадьярка пригласила нас в ночь перед рождеством к себе в гости. Это свидетельствовало об очень хорошем к нам отношении. Мы пошли, захватив с собой спиртное. В просторной комнате собралось довольно много народу – мужчин и женщин. Переводчиков не было, все объяснялись жестами. Веселье было в разгаре, когда в дом вошли музыканты со скрипками, гитарами, аккордеонами. Они устроили концерт. Мы увидели, как хозяева дают музыкантам мелкие монеты. У нас мелочи не было, мы рассчитывались крупными купюрами. Когда музыканты грянули в фокстротном ритме «Ехал из ярмарки ухарь – купец», мы вывернули карманы. В Отдел возвращались под утро веселые и пьяные, без гроша денег. Потап носил нам из столовой обеды в кредит. Хорошо, что их отпускала подруга капитана Меньшикова – Аня.

В последние дне 1944 года был откомандирован в Москву на учебу, всеми глубоко уважаемый, подполковник Браверман. Это было по заслугам. Браверман воевал с первых дней, имел несколько наград. Провожали его тепло и грустно. Подполковник угощал токайским вином. Место первого заместителя РО штарма оставалось некоторое время вакантным и вокруг него разгорелись страсти, но о них ниже. Произошло интересное в каком-то словацком городке, где для размещения Отдела выделили скучавшую от безделья тюрьму. Преимущество этого помещения заключалось в его безусловной прочности. Может быть, оно выдержало бы сильную бомбежку, но, если бы не выдержало, то мы погибли бы в нем от его прочности: через окна спастись было бы тоже невозможно. Решетки отличались надежностью. В одном из помещений я обнаружил изящные никелированные наручники. Надеть их было очень просто, а вот снять невозможно. Чем больше человек пытался их снять, тем сильнее они затягивались. Я в этом убедился, испытав наручники на ножках стула. Всем нам наручники казалась чем-то необыкновенным. Об их применении у нас никто ничего не подозревал. Удивляли их изящество и хрупкость. Майор Чернозипунников заявил, что это не наручники, а чепуха. Для доказательства он зацепил одно кольцо за оконную решетку, второе за руку и немедленно оказался в положении Шильонского узника. Мы бились над спасением узника-добровольца бог знает, сколько времени. Кончилось тем, что я пошел искать какого-нибудь тюремщика, нашел, и он освободил майора-мученика с помощью специального приспособления.

Новый 1945 год встречали в словацком городке Римавско-Собота. Собрались все – от «фюрера» до общего ординарца Потапа. Женщины блистали длинными бальными платьями. Все выглядело очень красиво и весело. Пили, произносили тосты, танцевали под патефон, пели хором и соло. Мария Степановна исполняла романсы, как Ляля Черная… А потом мы с Женей ушли в ее домишко и легли спать. Была удивительная ночь, когда кажется, что от любви качается земля и кружится небо. Много лет спустя, я узнал, что такое испытывают и другие, и тоже на войне: я прочитал «По ком звонит колокол» Э. Хемингуэя.

А утром началась обычная работа войны. Из гор и лесов выходили словацкие партизаны. В Отделе появились участники Сопротивления, приносили интересные данные. С населением установились хорошие контакты. Война шла на дружественной земле. Попадались, конечно, лихие и сверхлихие ребята. Один словацкий партизан в чине поручика, выпив с нами чарку, изрек, глядя на меня: «Такому молодому парню, как ты, нечего делать в штабе, надо в огонь!» Я обозлился и ответил: «Огонь я видел. У нас он и в штабах полыхал. И если я не сгорел, то не благодаря вам, поручик». Лихость нашего союзника покоробила не только меня. В отделе никто не отличался дряхлостью, да и нечего в нем было бы делать старику. Даниленко объяснил, что мы представляем себе огонь, который выдержал поручик в горах Словакии и отдаем должное его храбрости. Пусть и он представит себе бои за Воронеж и на Курской дуге. Может быть, он о них слышал. Наш гость извинился, приложил руку к сердцу и сказал, что никого не хотел обидеть. Все кончилось хорошо. Но это был единственный такой случай.