В садах Эпикура

На каком-то перекрестке нас остановила регулировщица. Я очаровательно, с моей точки зрения, ей улыбнулся и стукнул ладонью в крышу кабины, чтобы шофер трогал. Не тут-то было. С меня потребовали документы, подтверждающие личности моих пассажиров. Моя личность не вызывала сомнений, но вот, какое право имею я возить гражданских лиц, да еще прятать их под своей шинелью – это взволновало регулировщицу. Я обозлился, но девушка вызвала своего начальника, и тот заявил, что задерживает машину. Я ему сказал, что везу дипломатов. Он потребовал доказательств и добавил: «Гражданские хорошо платят за проезд». Я вспылил и пригрозил обратиться к начальству. Он спокойно ответил: «Дорожная служба, как милиция, всегда права. Вот ехал румынский король Михай на недозволенной скорости, сам машиной правил, оторвался от охраны, мчит и вдруг шлагбаум, а перед ним часовой казах. Король машет рукой – поднимай шлагбаум. Казах ему: «Зачем так быстро ездишь?» Подъезжает наша охрана: «Ты что, не видишь, что это король?» А казах отвечает: «Видим, видим, потому и не пускаем, что посмотреть хочим…» Я понял, что горячиться не следует, лучше подождать, пока дорожные власти насмотрятся на дипломатов. Через некоторое время нас пропустили, записав данные из моего удостоверения личности. Мы благополучно прибыли в Свинну, где дипломатам отвели отдельный дом.

Через пару дней в Свинну прибыл с передовых позиций майор Даниленко. Я ему очень обрадовался: все-таки мы с ним дружили. Проговорили до утра про Женю, про Лизу, про конец войны. Даниленко и я ждали многих перемен в нашей жизни после победы. Мы полагали, что война проверила всех, значит отпадут такие проблемы, как есть ли у тебя репрессированные родственники, или родня за границей, состоял ли ты в оппозициях и т. д. Мы не сомневались, что все в этом отношении переменится к лучшему. Можно ли было в апреле 1945 предполагать, что после войны к этим старым проблемам добавятся новые – пребывание в плену, на оккупированной территории, что появятся народы – изгои, что выдумают космополитизм, разгромят генетику, назовут мракобесием исследования в области кибернетики? Нет, этого мы не предполагали. В будущее смотрели, не строя иллюзий, но оптимистически и смело. Вот какое стихотворение, посвященное Жене, я прочитал в те дни Даниленко:

В небе весеннем закат догорает,
Раз закурю – и конец осьмушке.
Встанет невестой заря молодая
И закукует в лесу кукушка.

Год миновал, а за год прожито

Столько, что жизни бы всей хватило.
Сердце зато сединой побито,
Радости нам так немного было.

Страшно? Иди, не сыскавши брода!

Ветер бушует? Навстречу буре!
Смерти назло перегоним годы,
Сердце забилось? Давай закурим.

Серый дымок бежит с папиросы.

Месяц одел нас прозрачной фатою.
Я тебе в шутку рассыплю косы,
Все же ведь мы с тобой – муж с женою.

В жизни для счастья немного строчек,

Кровью их нужно писать – напишем!
Больно? Ну что ж, потерпи, дружочек,
Тихо кукует кукушка, слышишь?

Даниленко стихотворение не понравилось: в нем отсутствует символика. А мне оно казалось и кажется хорошим.

Потом Даниленко и я приступили к обычной работе. Допрашивали пленных, добывали нужную информацию. Пленные, по больше части, происходили из областей Германии, занятых нашими войсками, или из Австрии. Они закидали нас вопросами о судьбах Германии, о том, что станется с их семьями и т. д. Мы отвечали в духе выступления И. В. Сталина: война ведется не против немецкого народа, а против фашизма. И в данном случае мы говорили так, как думали. Среди пленных оказался поляк. Его интересовала проблема Данцигского коридора. Поляка мы обрадовали, пожаловав ему этот коридор. В ходе допроса какой-то немец вывел меня из терпения. Я воскликнул: «Хоть вам и 39 лет, а вы такой дурак!» Немец спокойно ответил: «Да, господин лейтенант, я и сам удивляюсь иногда этому. Но назовите мне кого-нибудь умного в наше идиотское время…» Я понял, что уступаю пленному в чувстве юмора. Стало не по себе. Среди пленных было много ополченцев или, как их называли, фольксштурмистов. Пожилые люди. Мы спросили, что они знают о новом оружии, о котором трубила немецкая пропаганда. Один из ополченцев продекламировал двустишье:

«Wir alten Affen
Sind neue Waffe».

Это переводится так:

«Мы старые обезьяны
И есть новое оружие!»