В садах Эпикура

Между тем, мои и Яшины отношения с хозяевами квартиры теплели. Девушки играли с нами по вечерам в «морской бой». Мы орали друг другу: «А-2, Б-5, мимо. Есть…» и т. д. Конечно, Яша и я могли бы предложить девушкам что-нибудь более мирное, но родители не выходили из комнаты и загоняли дочек спать с наступлением темноты. Мы с Яшей вылезали через окно на прилегавшую к нему крышу, садились, смотрели на небо и пели заунывные песни. Для полного сближения с хозяевами мы решили устроить обед. Сделать это было просто. Я вложил 400 рублей, а искусные полячки купили провизию. На обед из цыплят этой суммы хватило. Обошлось без вина. Яша и я давно не ели вкусного, потому и хрустели костями, как голодные волки. Несмотря на некоторые промахи (Яша к столу явился поначалу без гимнастерки, потом сбегал и надел. Я тянул горячий бульон, так что тряслись стены), обед прошел хорошо.

Недалеко от Бельско находится Освенцим. Во время войны там находился лагерь смерти, устроенный немцами. Здесь они уничтожили множество людей. Узники умирали от голода, болезней, непосильного бессмысленного труда. Многих убивали, душили в газовых камерах. День и ночь дымились печи крематориев. Генерал Шарапов, полковник Сваричевский и я поехали в Освенцим. Миновали ворота и очутились на территории, огороженной колючей проволокой, натянутой на бетонные столбы. Мы прошли по пустым баракам. Увидели громадные рвы с пеплом, оставшимся от множества сожженных людей, холмы старой обуви, в том числе и детской, тоже с убитых узников. Крематорий немцы взорвали. Мы посмотрели развалины. Они находились на сравнительно большом расстоянии от лагеря и скрывались за лесами. Сюда шла железнодорожная ветка. Смертников подвозили эшелонами. Жутко на все это было смотреть. «Фюрер» сфотографировал меня у развалины печи крематория. Карточка сохранилась.

С конца июля до первых чисел августа 1945 года мы находились в городишке Новый-Сонч. Опять Яша и я поместились в интеллигентной семье с двумя девицами на выданье. Получилось так, что их родители не проявили должной бдительности, а прелестные полячки от нас не прятались и морских сражений не навязывали. Одну девочку звали Кристей. Она-то и подарила мне свою фотографию с теплой надписью. Хорошей девочкой была эта Кристя.

В Новом-Сонче мы много занимались ездой на манеже. Предполагалось какое-то соревнование. Оно не состоялось, но я каждый день красовался перед нашим жильем на лихом коне. Кристя аплодировала. Я ее звал на манеж. Она однажды туда прибежала, но именно в тот раз мне здорово не повезло. Конь майора Басаргина никак не хотел идти на барьер и обносил всадника мимо. «Фюрер», щелкавший бичом, крикнул: «Кац, покажи Басаргину, как надо барьеры брать!» Я бросил свои поводья коноводу, вскочил на дурацкого коня, не слушавшего майора, и повел его на барьер. Конь меня послушался, прыгнул, но задел передними ногами перекладину и перевернулся. Хорошо, что я вылетел из седла, как камень из пращи, и летел так далеко, что не попал под копыта. Встал я с трудом и доковылял до дома без всякой торжественности.

Потом я пригласил Кристю в кино. Она отказалась: боялась попасть на глаза учителям гимназии. Я очень удивлялся. Яша и я посмотрели вдвоем какой-то польский фильм про убийц. Разумеется, диалогов мы не понимали, но содержание было таким простым, что все было ясно и без диалогов. Почему-то именно в этом городишке перед самым отъездом нам выдали по два литра водки. Яша выделил мне поллитра, которые я и выдул сразу же за ужином. После этого я отправился к капитану Меньшикову. Застал у него Чернозипунникова, Чернова и некоторых других. Они пировали с местными жителями. Я, естественно, получил приглашение к столу, отказаться не смог и добавил к выпитому еще очень немало. Добрел до Яши и упал в постель. На рассвете он меня растолкал. Мы уезжали. У меня страшно болела голова, я радовался, что милая Кристя куда-то уехала до того, как я приступил к ужину, и не вернулась к моему отъезду. Другим моим утешением стал облик остальных офицеров-разведчиков. Особенно радовал подполковник Гребенюк. Казалось, что именно сейчас голова ему мешает как никогда, и он рад бы от нее избавиться. Но увы! Под руками не нашлось гильотины. Самое интересное заключалось в проявлении русского революционного размаха с американской деловитостью: опохмеляться было нечем. Только Яша Шварц хранил трезвый и независимый вид. Никто не знал, что у него есть водка, а я просто не мог о ней подумать. Мы качались в автобусе, норовя мотнуться так, чтобы на ухабе оторвалась голова. Но она, сволочь, держалась.