В садах Эпикура

Часть четвертая. Творчество (начало)

Читая чудесную книгу Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой», я узнал, что писательница Гертруда Стейн назвала людей, прошедших сквозь первую мировую войну, «потерянным поколением». Она сказала: «Вся молодежь, побывавшая на войне. Вы потерянное поколение… У вас ни к чему нет уважения. Вы все сопьетесь». Я читал о «потерянном поколении» у Ремарка, у самого Хемингуэя, у Генриха Бёля. Я часто спрашивал себя, было ли у нас после войны «потерянное поколение». По-моему, не было. Война оставила множество калек, пепелищ, развалин, убитых чувств и надежд. Были бандиты, наркоманы, развратники. А «потерянного поколения» не было. Я приводил расчеты: примерно каждый десятый был убит. Значит, целое поколение людей просто не вернулось с этой страшной войны. Оно просто перестало существовать. С войны вернулись тылы и младшие возрасты, попавшие на передовую в последние военные месяцы. Они не успели потеряться. И другая причина, исключившая «потерянное поколение»: высокая значимость слова «фронтовик», полная доступность любого дела, любой работы, любой учебы. У оставшихся в живых отобрали оружие и предложили все, в чем можно было бы приложить труд. Что касается бандитов, то с ними быстро справились. Во всяком случае, Москва 1946–1947 года стала спокойным городом. Однажды вечером я видел, как милиционеры вели под угрозой пистолетов каких-то парней. Другой раз, днем, на моих глазах, выскочил из ворот большого дома человек, откуда-то грохнул выстрел, и человек упал. Сбежалась толпа. Я ушел, так и не поинтересовавшись, кто убил и кого убили. Подобного рода смерть мне казалась верхом человеческого безумия. Разумеется, я не сталкивался с миром преступников, которые, конечно, были. Но жизненный климат определяли не они. Его все-таки определяли те, кого громко, иногда с преувеличениями, именовали звучным словом «фронтовик». Я был «фронтовиком».

Через насколько дней после возвращения в Москву, я явился в районный Военный Комиссариат, представил документы. Вообще-то я волновался, сидя в Военкомате перед начальником Третьей части: дело в том, что в моих документах говорилось о том, что я помощник начальника первого Отделения РО Штарма 40. Для этой работы я не годился. Но ведь я на ней числился всего пару месяцев, а большую часть войны прослужил переводчиком, а их увольнять в запас не разрешалось. Начальник 3-ей части повертел мои документы и пытливо взглянул мне в глаза, я же опустил их долу. Все кончилось хорошо. Мне выдали нужные справки, взяли на учет, а чуть позднее я получил обычный паспорт в 48 отделении милиции. После этого я двинулся в Университет.

Испытал грустное чувство, снимая с плеч погоны. Попытался надеть довоенный гражданский костюм. Женя посмотрела и так расхохоталась, что упала на постель. Из кухни прибежала мать и уставилась на меня, как на чудо. Я решил донашивать военное обмундирование, тем более, что, кроме старых брюк и пиджака, ничего цивильного не было. Так вот в шинели без погон, в фуражке без звездочки я явился в ректорат МГУ, т. е. в старое здание на Моховой 9, где стоят памятники Герцену и Огареву. Там в какой-то темной комнате меня обсмотрели какие-то совершенно, казалось, недоступные смертному секретарши, к ректору же не пустили, написали что-то на моем заявлении и отправили в деканат на Герцена 5. Я снова вошел в alma mater. На этот раз меня узнала не только секретарша Тамара, но и сама заведующая учебной частью – Надежда Матвеевна. В Актовом зале я увидел Марка Осиповича Косвена. К моему удивлению, он меня узнал, расспросил кое о чем, т. е. мы встретились друзьями. Он совершенно не переменился за 4 года.