Читаем В садах Эпикура полностью

Что представляли собой «фронтовики»? Среди них было несколько инвалидов. Колька Соколов потерял ногу еще в начале войны, то же случилось с Женькой Филоновым. Было им, как и мне, по 24 года. Они не успели и рассмотреть-то войны. Попали в бой и их вытащили из него какие-то сестрички. Мишка Баранов был летчиком. Летал на штурмовике. Его сбили, он кое-как посадил самолет, выпрыгнул в снег, потерял сознание и очнулся в немецком госпитале с ампутированными кистями рук. После войны вернулся домой, поступил на исторический факультет. Бывший летчик, бывший пленный, без орденов, без рук. Впрочем, орден Красного Знамени он все же получил, вернувшись из плена. Он был им награжден незадолго до последнего вылета. Нина Лобковская служила командиром снайперского подразделения. Она заслужила много наград и теперь изучала историю, потому что делать ей было нечего. Сережка Науменко воевал недолго, но покалечен был тяжело. Его ранило в ноги, и он как-то по-страшному хромал всем телом. Лишился он и одного глаза. Были и другие ребята, не имевшие ни орденов, ни чинов, ни ранений, потому что служили в тылах. К их числу относился Юлиан Бромлей (ныне директор Института Славяноведения Академии Наук СССР), побочный сын знаменитого историка В. С. Сергеева, который, оказывается, в свою очередь, был побочным сыном прославленного Станиславского. Потихоньку стали собираться на факультете оставшиеся в живых мои однокурсники с 1940 года. Среди них был и Гриша Котовский, родной сын известного героя Гражданской войны. Он служил зенитчиком, как-то еще в начале войны попал в плен, теперь вернулся на факультет и погрузился в изучение санскрита.

Во главе всей «фронтовой» братии на курсе стоял Володя Лаврин. Во время войны он служил в артиллерийской разведке. Тяжело и удачно (если так можно оказать) он был ранен. Осколок мины или снаряда попал в бинокль, через который Лаврин смотрел из окопчика наблюдательного пункта. Бинокль врезался в лоб над правым глазом. Лаврин остался жив, даже глаз уцелел. Осталась вмятина над правым глазом. Его женой стала Ирина Юрьева – женщина моего возраста и тоже послужившая в армии. Ей-то я и представился, явившись на курс, как члену партийного бюро курса. Она спросила у меня имя, фамилию, национальность. Я назвался русским, Ира саркастически улыбнулась. Поинтересовалась состоянием правительственных наград. Их у меня сказалось достаточно, т. е. я не уступал никому из героев первого курса истфака, скорее, превосходил их. Вообще с героями было туговато. Среди старшекурсников был, потерявший на войне зрение, Михаил Найденов. Он имел орден Ленина. Позднее, когда мы перешли уже на второй курс, среди новых первокурсников обнаружился Герой Советского Союза командир танкового батальона майор Михаил Марьяновский. Его геройство сомнений, конечно, не вызывало. Ему, пожалуй, кое-кто просто удивлялся: Марьяновский был евреем.

Но я отвлекся. Продолжу о Володе Лаврине – секретаре партийного бюро курса, пользовавшемся безусловным авторитетом и установившим вокруг себя культ дурно понятой нравственной чистоты и политический благонадежности. Володя Лаврин искренне полагал, что святой долг каждого подражать великому Сталину, и несомненно верил, что ему, Лаврину, это подражание вполне удается. За собой он сохранял право определять, кто еще наделен крупицами духовной чистоты, получаемой проще всего от безусловно русских родителей рабоче-крестьянского происхождения и, конечно же, не репрессированных и не подвергавшихся репрессиям. Родственники за границей, пребывание в плену и на оккупированной территории – все это считалось пороками, несовместимыми с величием души и правом честно служить партии Ленина-Сталина. Впрочем, человека, публично провозглашавшего, что его породили, к его великому несчастью, какие-то сволочи, оказавшиеся после этого врагами народа, или, застигнутые на дорогах эвакуации немецким нашествием, не пустившие себе пули в лоб и, каковых он проклял, еще пребывая в пеленках, такой человек за свою глубокую откровенность и ни с чем несравнимую искренность раскаяния мог рассчитывать на благосклонность Владимира Александровича Лаврина и его супруги Ирины Юрьевой.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное