В садах Эпикура

Я пришел в школу. Маленькие хорошо одетые девочки смотрели на практикантов с любопытством и недоверием. К сожалению, не помню фамилию того отличного учителя истории, который руководил мной. Это был пожилой человек. Он собрал нас у себя на квартире, рассказал, как и что нужно делать. Я намеревался раскрыть в ходе двух уроков основные закономерности исторического процесса на примерах древности, готовился довести гениальные сталинские работы о диалектическом и историческом материализме до хрупкого сознания пятиклассниц. Наш руководитель очень тактично и осторожно отговорил меня от этой затеи, посоветовал заинтересовать учениц чем-нибудь менее сложным. Я согласился. Отыскал в запасниках кафедры хорошие картины, почитал популярные книжки. Точную формулировку тем уроков я забыл. Помню, что они касались культуры Древней Греции. Я посетил два-три урока моего руководителя и быстро освоился с нехитрыми приемами рассказа за 20–25 минут. Как делал всегда, речь свою я сначала написал. Между прочим, никакой документации на педагогической практике с нас не требовали. Я пошел давать урок. Вошел в класс. Предо мной сидели три десятка Бекки Тетчер и ни одного Тома Сойера. Поэтому никто не интересовался моими военными приключениями, несмотря на ленточки боевых наград, но зато и никто во время урока не играл в войну. Я стал рассказывать про раскопки Трои, про захватывающе интересную жизнь Генриха Шлимана. Нарисовал разрез холма, разъяснил, как ведутся раскопки. Глазки девочек зажглись. Под конец я все-таки что-то ввернул про базис и надстройку, и глазки померкли. На следующей неделе я провел еще один урок. Начал с опроса. Маленькая девчонка очень бойко ответила и вызывающе протянула дневник. Я поставил ей четверку. Она презрительно тряхнула головкой и села на место. Спросив еще двух девочек, я рассказал очередную тему, и закончил дело весьма успешно. На моих занятиях присутствовала только практикантка кафедры средних веков Попова. Руководитель был занят. Во время перемены я зашел в учительскую. Ко мне примчалась Попова и заявила, что я провел отличный урок, но допустил грубую педагогическую ошибку: поставил четверку за превосходный ответ. Я спросил: «Что же теперь делать?» Член ВКП(б) Попова изрекла: «Ошибка перестает быть ошибкой, если она исправляется. Надо честно признать ее перед классом и исправить оценку». Мне и самому казалось это верным. Мы вернулись в класс, я исправил в дневнике и в журнале «четверку» на «пятерку». Девочка заулыбалась. Получив «зачет» за педагогическую практику, я покинул школу, исполненный неприязнью к благородному учительскому труду: нет, не нужны мне были спецкурсы, древние и живые языки для преподавания в пятом классе. В десятом тоже. Мне виделись иные горизонты. Сталинская стипендия, авторитет парторга позволяли надеяться на многое, несмотря на космополитическую фамилию!