В садах Эпикура

В апреле 1950 года я закончил дипломную работу, перепечатал на машинке, переплел в университетской типографии и отдал читать Н. А. Машкину. В оппоненты мне назначили А. Г. Бок щанина и аспирантку Нину Белову. Н. А. Машкин прочитал работу. Он выразил сожаление, что я писал, не консультируясь с ним, заметил, что много вводных глав. Раз внешняя политика Нерона, то она и должна быть в центре исследования. А то главной проблеме отведена последняя, хоть и самая большая, глава. Но она все-таки меньше вводных глав. Потом добавил: «Что же это вы сноски делаете без инициалов? Например, Машкин… Получается не “кто”, а “чей”…? Машкин!» В целом работу похвалил, разрешил оставить без переделок. Через пару дней он позвал меня в меленькую комнатенку при кабинете Древней Истории, сел, предложил сесть мне и сказал: «Рекомендовал вас сегодня в аспирантуру». Я поблагодарил. Николай Александрович, не слушая, продолжал: «Вот когда умру, будете меня добром вспоминать». Я удивился. Нелепо ответил: «Николай Александрович, зачем торопиться туда?» Он махнул рукой, встал, вышел. Тогда я не понял, почему он заговорил о смерти. Теперь понимаю. Человек с очень больным сердцем знает, что он сравнительно скоро умрет и живет с этой мыслью. Иногда она прорывается. Это не страх. Нет, это протест, совершенно бессильный протест против неизбежного. Знаю, что умру, не хочу умирать, но делать нечего. Я узнал потом, что Н. А. Машкин не только со мной заговаривал о смерти. Он даже нарисовал памятник для своей могилы и велел выбить на нем стих из Горация: «Sit tibi terra levis». – «Да будет тебе легка земля».

В начала апреля состоялась моя защита дипломной работы. Кроме преподавателей, аспирантов, студентов кафедры, собрались однокурсники. Мой уход с высокого поста парторга никак не отразился на отношении ко мне со стороны большинства студентов. Ждали интересной защиты. Преддипломный период ознаменовался приливом Софкиной любви. Рыжая синеглазая красивая, она сидела на видном месте, и Николай Александрович Машкин с тихой улыбкой уставился на нее. Колька Соколов, сидевший с ней рядом (как он потом мне рассказал), толкал ее в бок и шептал: «Смотри на Машкина, авось он к Лешке подобрее будет». И Софка смотрела, улыбалась, сверкая перламутровыми зубами. Я не очень волновался и, наоборот, настроен был воинственно. А. Г. Бокщанин уверял меня, что на защиту явится Кудрявцев, и призывал к решительному бою. Про себя я изощрялся в остроумных выпадах, но все оказалось зря. О. В. Кудрявцев, как и следовало ожидать, не пришел на мою защиту.