В садах Эпикура

Язьков и я руководили месткомовскими делами. Мы не занимались ничем лишним, не тратили время на совещания, собрания и т. п. Главная задача – собрать членские взносы. Это дело великолепно исполняла лаборантка кафедры Древних языков Клава Морозова, с которой я жарко целовался, решая профсоюзные проблемы, и главный вопрос о том, какие группы и курсы собрали членские взносы, кто еще задолженник. Хорошая женщина была эта самая Клава Морозова. Другим важным делом, требующим участия профсоюзного актива, было распределение материальной помощи. И это мы делали регулярно, гласно и ничего не распределили себе. Тем самым мы снискали широкое уважение. В нашем ведении находились и путевки в дома отдыха и санатории. Вот здесь мы дали осечку. Среди аспирантов занимался мужчина, закончивший заочно Истфак. Это был Иван Григорьевич Гришков. Он выполнял ответственную работу в профбюро сотрудников факультета и, конечно, подчинялся нам. В конце года Иван Григорьевич подал заявление в профком с просьбой дать путевку в санаторий ему и его жене. Этой просьбы мы почему-то не выполнили, дали путевки в дом отдыха. Иван Григорьевич возмутился. Он страстно говорил мне: «Ты понимаешь, что я никогда в жизни не был в санатории с женой?!» По совести говоря, это я понимал. Я не мог уяснить себе другого: зачем ему жена в санатории? Но это уже иная проблема. Так или иначе, в санаторий путевок не оказалось. Иван Григорьевич воспринял это, как удар по престижу, а во мне усмотрел злоумышленника.

Из знакомых ближе других мне был Витя Смирин. Я чувствовал себя с ним свободно. Мы нередко обсуждали достаточно скользкие темы. Однажды пошли на концерт Вертинского в зале Чайковского. Народу собралось множество. Все места были заняты, главным образом, нашим братом студентом и аспирантом. Вертинский спел две дежурные песенки, а затем перешел к своему репертуару. Все бешено аплодировали. Бывало, что мы с Витей заглядывали в кафе выпить по рюмашке коньяку и закусить. Нередко прогуливались с К. К. Зель иным, бывали у него дома. Смирин учился очень обстоятельно, хорошо осваивал языки древние и новые.

Кончили Университет Руфина и Софка и их не стало. Таня Ветохина жила слишком далеко, у Клавы Морозовой было много семейных забот. В это время я познакомился с Ноной Скегиной – дочерью крупного московского архитектора и неизвестной мамы. Нона побыла замужем за каким-то юным лейтенантом, но почему-то не ужилась. Заочно она училась на Историческом факультете, очно – в студии Малого театра. Не очень красивая, но выразительная, остроумная, яркая, Нона Скегина была изысканной женщиной. Она любила стихи, книги, политические сплетни, которыми пробавлялась театральная молодежь и крупные архитекторы на уровне лауреатов Сталинских премий… Я тоже любил книги, собирал их и имел приличные знакомства в книжных магазинах. Удавались они мне потому, что я выдавал себя за перспективного холостяка, будущего кандидата наук. Но все мои знакомства меркли перед возможностями Ноны Скегиной, определявшимися известностью отца. Нона доставала мне редкие книги. Наше знакомство завязалось как-то незаметно. Мы много бродили по Москве, смеялись по поводу остроумных анекдотов. Нона мне говорила: «Нет, конечно, я тебя не люблю. Ты просто нужен мне, как зубная щетка!» В ответ я писал:

Я совсем не знаю глупых сказок,
Не умею петь под балалайку.
Я зато врезаюсь в душу сразу,
Как другой врезает гайку в гайку.
Потому меня, наверно, любят
Потерявшие невинность рано,
Те, что очень напугались грубых,
Те, что очень напугались пьяных.

Нона не спорила, запоминала стихи, уверяла, что они ей нравятся. Однажды мы ездили пароходом по каналу Москва – Волга в дивное место «Солнечную поляну». Подмосковье прекрасно в теплую летнюю погоду. Мы ехали с Ноной вдоль зеленых берегов, высадились в лесу, плавали на лодке, забирались на заросший камышом остров, купались. Нона была доброй девчонкой. Но однажды, оказавшись без денег, она сказала, чтобы я вернул ей рубль, взятый в долг на папиросы. Я, разумеется, с нею рассчитался. Потом сидел у нее в полупустой комнате, слушал радиолу, пил вина. Нона сидела рядом в красивом голубом платье. Неловкое движение, и красное вино залило голубой шелк. Нона засмеялась, убежала в другую комнату и вышла оттуда в другом платье. А я написал стихи: