В садах Эпикура

Потом была пьянка в ресторане «Киргизия». Мусахунов, Глускин, его супруга, которую я успел убедить в том, что у нее нет проказы были моими гостями. Я чувствовал себя приподнято. Несколько тысяч рублей в боковом кармане давали простор для надежд. Дешевые ромштексы с буквой «к» рядом сдобрились роскошным дорогим коньяком. Как всегда в подобных случаях, я подвергся испытанию: мне налили большой фужер коньяку и хитро посмотрели. Не обратив внимания на размеры фужера, я поднял его изящно за ножку, как рюмку, и провозгласил тост за здоровье моих новых друзей. Коньяк прошел огненно и бодряще. Стало тепло на душе. Я послал через официантку пятерку в оркестр и заказал грустное танго. В оркестре пела тонкая женщина с лицом царицы Тамары. После этого я поставил фужер Глускину и Мусахунову, наполнил коньяком и сказал: «За дружбу!» Нет! До меня им было далеко. Не чувствовалась школа подполковника Гребенюка. Кончилось тем, что очумевшие от сытости и пресыщенности коньяком мы выползли в прозрачный мороз декабрьской ночи. Я распрощался с четой Глускиных и Мусахуновым. Пришел в гостиницу, разделся, положил под подушку партийный билет и подъемные деньги. Похитить их у меня не могли. Можно было бы меня незаметно вынести вместе с ними и кроватью. Но, к счастью, этого не произошло. Так начиналась новая жизнь!

Нужно было обзавестись жильем, купить мебель. Помощником в этом сложном деле стал неутомимый Иосиф Наумович Глускин. Он говорил: «Квартиру нужно снимать в центре!» Я спросил, что такое «центр»? Оказалось, что Глускин живет как раз в нем. Боже мой! Я совершенно утратил ориентировку в грязных, немощных фрунзенских улицах. Мои модные ботинки на каучуке превратились в прах, пока я бродил по центру, украшенному хижиной Глускина. И мы тронулись по центру. Шлепали по грязи, шутили, разговаривали. Иосиф Наумович рассказал мне о так называемых спецпереселенцах – чеченах, ингушах, балкарцах, калмыках и всяких других, высланных где-то в 1946 году из родных мест в Киргизию. Считалось, что эти народы приветствовали немецкую оккупацию. Я удивлялся: «С каких пор родине изменяют целые народы. Разве враги государства определяются по этнической принадлежности?» Глускин уверял, что я ничего не понимаю, и повествовал, как врачи, преподаватели, ученые, поэты, артисты не имеют права, под страхом самых суровых наказаний, выезжать за пределы Фрунзе на расстояние загородных автобусных маршрутов. Для поездки на консультацию в соседнее село преподаватели из спецпереселенцев должны были получить разрешение от Управления Внутренних дел или еще выше. Я все это считал дикостью.