В садах Эпикура

Сохранилась фотография: я у подножья памятника И. В. Сталину. На мне белый чесучовый китель и брюки широкие, как океан. Их привезла Женя из Москвы. Удивительное дело: Женя, расставаясь со мной на неделю, немедленно теряла представление о моем росте. Я чудился ей гигантом. Соответственно со своими грезами, она привезла мне брюки на троих, а я завернулся в них один. Так или иначе, а летний сезон я встретил в костюме южного ответственного работника. Таким меня и запечатлел заочник во время лекции и среди студентов пятикурсников, которых я курировал.

Наш факультет разместился в двух школах. Глускин не мог руководить делами там и здесь, поэтому одна школа была передана под мое руководство. Я следил за порядком, ходом занятий, потом шел к Глускину, докладывал. Многие меня путали с заочниками. Однажды, устав от дел, я прилег в учительской на диване. Никого в школе уже не было. Вдруг вбежала пожилая женщина и скомандовала: «Встаньте! Закройте окно!» Я встал, закрыл. Потом энергичная дама (как выяснилось, директор школы) пожаловалась Глускину, что заочники разлеживаются на диване. Глускин объяснил: «Это не заочник. Это молодой ученый, кандидат наук Кац!» Энергичная дама всплеснула руками: «А я его заставила окно закрыть!» Глускин спросил: «Он закрыл?» Дама ответила: «Закрыл!» Потом, встречаясь со мной, она очень вежливо отвечала на мои приветствия. Был и такой случай: я явился на доклад к Глускину. Перед его кабинетом стояла очередь заочников. Я попытался пройти. Один заочник сказал: «Куда лезешь без очереди? Думаешь, в кителе без очереди пускают?» Жаждущие аудиенции свирепо рассмеялись. К счастью, вышел Глускин и представил меня: «Новый преподаватель. Кандидат наук Кац!» Грубиян закусил язык. Но я никогда не помни зла. С заочниками у меня сложились отличные простые отношения.

Иван Григорьевич и я благодарили судьбу за то, что додумались заранее подготовить лекционные и практические занятия. Мы читали лекции и вели семинары по 8–10 часов в день. Стояла июльская жара, для нас совершенно непривычная. За день вымочаливались так, что о подготовке к следующему дню не могло быть и речи. Но занятия мы вели по-настоящему. Глускин посидел у меня на семинаре, послушал, как я вел занятия по темам контрольных работ, предлагая заочникам читать хрестоматию, составлять план, понимать источник, удивлялся: «Вот это методика! В институте забила новая струя!» Понятно, что на таком же уровне вел занятия и Гришков.

Работал я с удовольствием и подъемом. Особенно меня увле кали лекции на первом курсе по Древней истории. Здесь удалось довольно легко увлечь студентов. Меня хорошо слушали. Читал я, разумеется, с трудом. Дело в том, что я стремился точно уложиться во времени, дать все запланированное. В конце концов так и получалось, но давалось это нелегко. Состав моих слушателей был совершенно интернациональным. Нашелся даже один цыган. Очень они различались и по роду занятий. История интересовала всех недоучившихся учителей и продавцов магазинов. Все слушали про питекантропов и римских императоров.

Тридцать два года – хороший возраст. Именно столько мне и было. Хорошая подготовка к занятиям оставляла время для отдыха. И мы отдыхали. Не стану вспоминать имен. Были славные девчонки, хорошие южные ночи, бездумное веселье. Сил и денег хватало на все. Случались и неприятности.

Однажды меня вызвал в министерство Мусахунов. Я пришел. Сотрудники, увидев меня, удивились. Одна красивая киргизка Уметалиева весело сказала: «Кандидатская зарплата выдается не зря!» Мусахунов захлопнул за мной дверь кабинета, положил на стал чью-то зачетную книжку, сказал: «Ставь удовлетворительно!» Я поморгал глазами и поставил. Вышел, как оплеванный. Рассказал Глускину. Тот махнул рукой: «Не самое страшное!» А я считал это страшным. Думал, почему поставил оценку? Мог ведь отказаться. Решил: больше так делать не стану, и не делал. Даже первый секретарь Райкома Маша Ковалева сдавала мне Новую Историю Стран Востока по всем правилам. Я не скажу, что никогда не делал поблажек заочникам. Делал по разным причинам и поводам. Но я всегда экзаменовал.