В садах Эпикура

В театры, Консерваторию она ходила много и без меня. Но самым, пожалуй, любимым делом как раз и были походы в театр. Приезжая в Москву, я сразу набирал билеты на несколько спектаклей, на все время отпуска. Любила она и кино. Хороших фильмов у нас мало. Но толк в них она знала. Вышла угнетенной, посмотрев «Евгению Гранде», после «Пиковой дамы» молчала, не хотела говорить. Едва ли без Люси я пошел бы в консерваторию слушать органную музыку или Девятую симфонию Бетховена. А с ней слушал и получил удовольствие. Мы слушали с ней «Аиду», «Тоску», «Фауста» и много других опер. В «Художественном» смотрели «Эзопа». Люсе очень понравился этот блистательно строгий спектакль. Потом она спрашивала, что в нем правда, что – нет. Мы хорошо поговорили. Так вот, мне нравилось целовать Люсю и рассказывать ей о том, что интересовало меня. Это немедленно захватывало и ее. Впрочем, один раз она возроптала. Я прочитал книгу Кузнецова об Эйнштейне. Люсе я стал рассказывать о ней, чтобы проверить себя: смогу ли я пересказать эту помесь трагедии с опереттой. Люся сказала: «Не надо!» Часто она сама проявляла инициативу: называла мне интересные спектакли, выставки. Однажды мой приезд совпал с выставкой, устроенной США. Попасть туда было очень трудно. Требовалось простоять ночь в длиннейшей очереди за билетами. Люся мобилизовала своего отца, и он достал нам билеты. Мы с ней бродили по выставке целый день, замучились, но осмотрели все и даже выпили кока-кола. Есть на выставке было нечего. Устроители не устроили на ее территории обыкновенной уборной, так они увеличивали пропускную способность выставки. Нам с Люсей, конечно, не следовало пить кока-кола. Тем не менее мы осмотрели все. Даже американские моды. Особенно сильное впечатление произвела фотовыставка «Человек». Выстоять очередь в американский домик мы не могли из-за американских хитростей, свойственных, очевидно, их антигуманной, человеконенавистнической, империалистической природе. Мы увидели очень взволнованного обозленного киноактера Кадочникова, оказавшегося рыжим. Он ругался с какой-то дамой и мчался к выходу. С пониманием его состояния Люся и я выскочили вслед за ними. К счастью, рядом была хорошая шашлычная и все прочее.

Однажды мы пошли к Виталию. На улице мело снегом, а в комнате было тепло и приветливо. Мы пили вино, слушали пластинки. Я приезжал в Москву обычно осенью или зимой. Это, конечно, портило встречи. И все-таки они были чудесными.

Провожая меня, Люся грустила. Однажды, сидя в купе готового к отходу поезда, она не сдержалась. Из глаз побежали слезы. У меня сжалось сердце. Я вдруг подумал, что Люся из-за меня несчастна. Я принял глупейшее решение: прервать наше знакомство. Мы намеревались (по моей инициативе) поехать на время отпуска на юг. Я даже наметил маршрут. Потом подумал: тяжесть расставания не окупится радостью месяца, проведенного вместе. Поездка сорвалась. В один из своих приездов я додумался до того, что не встретился с Люсей. Яша и Люба, по моей просьбе, не сказали ей о моем приезде. Господи, каким же я был дураком. Как я мучился! Сколько раз я подходил к телефонной будке, хотел позвонить Люсе и отступал. Глупость! Я пропустил год жизни. При том, что у меня этих лет оказалось нищенски мало. Я поступил, как последний расточитель. Измучилась и Люся. Мы позднее встретились, и она говорила мне: «Какой ты глупый! Конечно, было бы тяжело расставаться. Но навсегда осталась бы память о чудесном времени! Какой же ты глупый». И она ругала меня целый вечер, и мне показалось, что она не утешится. Дело не только в том, что я испортил ей отпуск, который она собирала по дням, отказываясь от выходных. На этот отпуск возлагалось много надежд. Я их разрушил. «Какой же ты глупый!» – повторяла Люся. Я уже тогда знал, что она права, теперь знаю об этом еще лучше. Сколько же изъянов в моей «философии жизни»!

Люся просила меня составить список книг, которые ей стоило бы прочесть. Я ей продиктовал. Мы заговорили как-то о книгах Генриха Манна. Я стал вспоминать пикантные места из «Генриха IV», спрашивал, как она к ним относится. Люся грустно ответила: «Ты же знаешь, тебе все можно… Но хоть бы раз подходящая обстановка!» А вот обстановки-то и не было. Разговор шел осенним вечером, на Красной площади, у Мавзолея. Мы только что посмотрели смену караула.