В садах Эпикура

Мы с Люсей довольно активно переписывались. Мои письма не всегда были такими, какими бы я хотел их написать. Причин тому много. Особенно в ошский период жизни, когда меня дергали со всех сторон на моем проректорском посту, когда я, видимо, переживал надлом в здоровье, я не мог писать. Потому однажды просто послал Люсе мою большую газетную статью «Рукописи Мертвого моря» и сообщил в письме, что в моем служебном кабинете почему-то поселился скорпион. Люся обижалась. Но случилось, что и я долго не получал от нее писем. Тогда я послал телеграмму: «Люсинька, где ты?» И она ответила сразу же, и я успокоился, а она в те месяцы очень тяжело болела. Но узнал я про это много позднее. Я писал ей, что чувствую неполадки с сердцем. Люся предлагала поехать в Москву, хорошо проверить сердце в специальном институте, где у нее были знакомые. Я как-то не обратил на это внимания. Оказывается, зря! И сколько таких «зря» было в моей непутевой жизни.

Последний раз я видел Люсю в конце марта 1964 года. Я был в Москве проездом в Ленинград. Направлялся я на симпозиум античников. Люся уже жила с родней в новой квартире. Тогда-то я и пришел к ней. Мы сидели в ее комнате, она угощала меня водкой и какими-то редкими закусками, показывала репродукции. Мы слушали пластинки. Мне понравилась музыка Грига к «Пер Гюнту». Эту пластинку Люся мне подарила. Музыка Грига ласковая и грустная. Но Пер Гюнт настраивал нас на веселый лад. Яша, узнавая, что мы идем в театр, обычно говорил: «Ну потащились на Пер…Гюнта!» В тот вечер Люся говорила: «Расскажи про свою комнату. Хочу представить, как ты живешь…» Я рассказывал, чертил схемы. Потом она показала мои письма и телеграммы. Вспомнили, как я ей рассказал о повести А. Грина «Алые паруса». Она прочла и ей понравилось. Люся хотела, чтобы я не устраивал трагедий из наших отношений. Она говорила, что смотрит на все здраво. Я не мешаю ей жить. Она, как все люди. В доказательства показывала фотографии, где снята в компании мужчин. Но я – это все-таки лучшее в ее жизни. Мне надлежало знать и помнить про это. А поскольку и она в моей жизни многое, то зачем же обращать внимание на неглавное. Нам хорошо, когда мы вместе… Это главное. И я с этим соглашался. Если бы мне было отведено немного больше жизни!

Ушел я поздно. Люся сказала: «Постой перед моим окном, пока будешь курить сигарету…» Я спустился с четвертого этажа, остановился перед домом, отыскал Люсино окно, увидел, как приподнялась занавеска. Зажег сигарету и медленно-медленно стал курить. Уходить не хотелось. Я обжег пальцы и губы, бросил окурок в снег. Занавеска на окне опустилась. Я ушел. На следующий вечер позвонил ей по телефону с Ленинградского вокзала. Говорили долго, как дома, а она просила: «Ну скажи еще что-нибудь». Я говорил, что скоро снова приеду в Москву, что все будет очень хорошо. Я верил в свое поумнение. Последнюю телеграмму я послал Люсе из Ташкента, возвращаясь из Ленинграда. Ждал самолета на Ош. А через три недели меня свалил инфаркт, и я перестал быть. Люся – это милость судьбы в моей не очень доброй жизни.

Давно, еще когда я был здоров, мне пришла в голову мысль написать грустную повесть про Люсю. Сложился план, но я написал только одну главу. Ее и переписываю в эти записки.

«Опять была ночь. Большой автобус – экспресс, чуть тормозя на поворотах и перекрестках, мчался по тускло освещенным улицам, мимо высоких темных домов. Потом город остался позади, и машина вышла на прямую ленту шоссе, бегущего к аэродрому. По сторонам темнел лес, кое-где мелькали огнями деревушки. Машина скользила без шума, с потолка светились голубоватые лампочки, пассажиры или тихонько говорили или похрапывали. Я сидел, откинувшись на высокую спинку кресла. Думалось…

Вот я и снова в пути. Промелькнули два бездельных месяца. Я видел друзей, старался развлекаться, разговаривал с умными людьми. Ну и что же? Цепкие пальцы тоски ни на минуту не отпускали сердца. Шел ли я один по широким улицам, бежал ли на лыжах по лесным полянам, залитым голубизной неба и золотом зимнего солнца, встречался ли с друзьями – мужчинами или женщинами – все равно. Какая-то непонятная тяжесть давила на грудь. Я не помнил ей начала, не видел конца. Может быть, так люди сходят с ума. О чем думалось? Будущее чем-то грозило и ничего не обещало. В памяти проносились поступки, пережитые и убитые желания. А почему убитые? Разве они были безответны? Нет… Я их сам убивал, плевал кровью на радость, и она ушла. Осталось тупое беспокойство, угрюмая неосуществимость, страх перед призраками. Я глубоко задышал, чтобы облить сердце холодным воздухом. Казалось – это помогает.

Мимо промелькнуло здание аэровокзала. Автобус остановился под крылом большого самолета. Я поднялся по длинному трапу, прошел в тускло освещенный салон, выбрал кресло у иллюминатора, сел.