В садах Эпикура

Прежде всего я попытался составить переводный приказ. Он получился, т. к. в личных делах, в журналах появились объективные данные о каждом студенте. Теперь можно было сделать и статистический отчет. Он точно соответствовал списочному составу заочников. Значит, в самом сложном деле был наведен порядок. Теперь оставалось регулярно вести созданную документацию, не запускать ее. За этим я и стал следить. В предусмотренные сроки я составил отчет о работе за год, прочитал его Эшмамбетову и Заитову, получил одобрение. Первый учебный год в Оше закончился благоприятно. Я мог идти в очередной отпуск. Женя вернулась из Москвы, наша квартира обставилась красивой мебелью, засветилась люстрами. Кое-что приобрели в Оше. И в это время на меня обрушилась нежданная беда.

После летней сессии выяснилось, что декан физико-математического факультета Мамуров незаконно получил почасовую оплату на заочном отделении. Не реагировать на это было невозможно. Я сообщил о случившемся Эшмамбетову и Гришкову. Кончилось тем, что Мамурова с должности декана сняли. Он и его друзья, среди которых был и прохвост Колчаев с кафедры Истории партии, решили действовать против меня. Проректору по заочному обучению платили 3600 рублей. Кроме этого он получал почасовую оплату за занятия, которые вел. Так вот, я вел латинский язык и читал обычные для себя курсы заочникам. Почасовые деньги я брал перед отпуском. Так я поступил и теперь. Бухгалтерия мне насчитала 9998 рублей. Разумейся, это не было тайной. Мамуров и К° направили заявление в Горком партии, где обвиняли меня в злоупотреблении служебным положением, в результате которого я незаконно получил большую сумму денег. Поначалу ни я, ни Гришков значения этому не придали. Эшмамбетов отсутствовал, когда нас вызвали в Горком для отчета по пустяковому вопросу: об участии преподавателей Института в пропагандистской работе. Заседание бюро вела Менсеитова, сменившая к этому времени на посту Первого секретаря Горкома – В. П. Москвитина. Сволочь эта была исключением даже среди всех известных мне сволочей. Впрочем, Иван Григорьевич некоторое время заблуждался на ее счет, считая ее деловой, энергичной дамой. Совершенно неожиданно деловая дама завела речь о моей почасовой работе, о том, что я не вел никакой работы на заочном отделении и т. д. Я, разумеется, все это отверг. Поддержал меня и Иван Григорьевич. Но что толку? Менсеитова предложила снять меня с работы за развал заочного отделения и злоупотребление служебным положением. Часть членов бюро хорошо меня знала, понимала абсурдность обвинений, но возражать не посмела. Впрочем, кто-то робко сказал, что нужно бы проверить работу заочного отделения.

Ушли мы с бюро. В повестку дня встал вопрос о моем смещении. Я понимал, что ничего из этого у Менсеитовой не получится. Назначал меня не Горком и не имел он права меня снимать. Но, независимо от этого, я был взбешен, чувствовал себя оскорбленным, да и вообще отвратительно, т. к. впервые в жизни оказался в положении, при котором логика проявила свое полное бессилие. Хотелось биться головой об стену при воспоминании бараньих глаз членов бюро Горкома и беспомощно поднятых рук при голосовании за снятие меня с работы. Из командировки вернулся Эшмамбетов. Узнал о случившемся, предложил не волноваться. Легко сказать! Начались проверки работы на заочном отделении. Проверяла комиссия, созданная из работников Института. Ничего плохого не обнаружила. Поставили мой отчет на партийном собрании. На нем сидела свинья Менсеитова, положив ноги на стол президиума. Выступая, я отверг обвинения Горкома в мой адрес. Она крикнула с места: «Это ревизионизм!» (Тогда это слово было модным в связи с программными разногласиями с Югославией.) Я махнул рукой. Собрание признало мою работу удовлетворительной. Тогда пришли проверять меня со стороны. Тоже ничего не обнаружили плохого. Приехал начальник Отдела Вузов Министерства – Элебаев. Посмотрел, с кем-то поговорил, пожурил меня отечески за то, что много вел занятий, на Ученом Совете заявил: «В Институте новое хорошее руководство, которому Министерство доверяет, на которое Министерство полагается!» Уехал. Все, казалось бы, успокоилось. Меня вызвали в Министерство. Там со мной беседовал Новый министр Народного образования Киргизской ССР, мой бывший подчиненный по профсоюзной работе на Историческом факультете МГУ – тов. Каниметов А. К. Он сказал: «Ты что же это столько часов нахватал? Но я знаю! Я в курсе дела! Специалистов-то в Оше нет. Я сказал: зачем снимать Каца, пусть работает. Снять легко, работай!» И я стал работать. Но сколько сил отняли у меня эти месяцы бесплодной борьбы!