В садах Эпикура

На следующий день после приезда в Ош я отправился к новому ректору. Он с кем-то разговаривал и попросил меня зайти попозже. По совести говоря, я был разочарован. Однако минут через 20 он меня пригласил с сказал, что хотел бы иметь со мной обстоятельную беседу без помех. Я рассказал о своей поездке в Москву, и мы договорились о проведении небольшого совещания с деканами и заведующими кафедрами, на котором я выскажу предложения по совершенствованию работы с заочниками. Потом он спросил мое мнение по общим вопросам работы института. У меня мнение было вполне определенное. Знал я о безумных беспорядках, склочности и прочих широко распространенных мерзостях. Вместе с тем я понимал, что́ именно нужно делать в институте и требовалось навести строгий порядок в организации учебного процесса, развернуть новые технические средства обучения (а с ними ведь нужно уметь обращаться), постараться создать проблемные лаборатории (такая намечалась у физиков), проблемные семинары, спланировать сдачу кандидатского минимума теми преподавателями, которые этого не сделали. Я закончил: опыт подсказывает мне, что нельзя опираться на группу преданных людей. Нужно поднять уровень работы и поддержать тех, кто с ним справляется. Никакой поддержки склочникам, независимо от того, насколько они приятны душе персонально. Никакого участия в интригах, а только разоблачение их с помощью партбюро, профкома и т. д. Никакой личной заинтересованности при приеме, при всякого рода экзаменах и зачетах. Никакого блата. В такой обстановке должна откристаллизоваться работоспособная часть коллектива. Разумеется, будут недовольные. Пусть будут. Справедливое недовольство мы учтем. С клеветой справимся. Я добавил, что этими принципами руководствовался, работая деканом. Их надо проводить в жизнь постепенно и терпеливо. Не рубить дров, но и не передавать топора сволочам. Эшмамбетов заявил, что полностью разделяет мои принципы, надеется на то, что мы сработаемся. Из института мы шли вместе. Это стало правилом. Так началась работа с Эшмамбетовым, продолжавшаяся несколько лет. Она ничем в общем не омрачалась. Я, конечно, очень много трудился. Но это как раз то, чего я хотел.

Я хорошо обдумал доклад по вопросам заочного обучения для совещания деканов и заведующих кафедрами, сообщил о принятых решениях: занятия переносятся на летнюю сессию, зимой принимаются только зачеты и экзамены. Это позволит проводить зимнюю сессию и в марте для заочников из отдаленных районов. Сообщил я об изменениях в учебных планах: на всех факультетах вводились основы научного атеизма, для литераторов и историков – основы марксистколенинской эстетики. Наконец, выдвинул идею о пересмотре характера и тематики контрольных работ по общественным дисциплинам, физике, математике, об их усложнении от курса к курсу по истории и литературе. Предложения в том виде, как я их внес, были приняты совещанием. Предстояло проведение их в жизнь. Для этого требовалось через газету довести до сведения заочников предполагавшиеся перемены. Я написал соответствующую статью для областной газеты «Ленинский путь».

Статью передал в редакцию. Вышла она с запозданием, 18 июня 1960 года под нелепым названием «И учиться и учить надо лучше». Ниже следовал подзаголовок, звучавший, как завершение скверного еврейского анекдота: «А ваше мнение?» Разве могло быть два мнения, если согласиться с заголовком? Да и требовалось-то, чтобы заочник не в дискуссию вдавался, а принял к сведению новые условия учебы. Я был взбешен, пришел в редакцию и там познакомился с заведующим отделом, публиковавшим мою статью. Это был А. Я. Шток – долговязый, близорукий мужчина самоуверенный, как буйвол, и такого ума, которому я не нахожу аналогий среди высших позвоночных. Мой протест разбился о стену самодовольной тупости с усмешечками на тему: что вы понимаете в газетной работе? Позднее мне удалось убедить Штока, что в тех делах, за которые я берусь, я кое-что смыслю. Но это произошло позднее, а пока он посмеивался. Вскоре я отыгрался.